Последняя седмица. Откровения позднего агностика
Шрифт:
Впрочем, особого дара внушения тут и не нужно. Попав сюда однажды, любой буян смирит моментально свой норов и любую гордыню, даже если ему не позволяют это сделать хорошее воспитание и демократические убеждения. Елена Алексеевна входила в наши покои, как в камеру обреченных (хотел сказать смертников), сама выбирала больных, за кем будет наблюдать лично, а остальных или браковала, или отдавала ассистентке. Оказаться под ее надзором считалось большой удачей. Меня она почему-то сразу отвергла, наверное, как безнадежно запущенного, не представляющего никакого интереса для специалиста
Поначалу не придал этому факту особого значения, поскольку не знал ничего о системе внутренней иерархии, которая, как оказалась, вполне себе существует и имеет важное значение при оказании лечебных услуг, распределении невидимых глазу льгот, благ и привилегий. Так, например, я уже не мог напрямую обратиться за советом и консультацией к начальнику отделения, а обязан был, уважая субординацию, обращаться непосредственно к лечащему врачу. Помню, об этом мне говорил Степаныч, давая полезные советы перед отправкой.
– Не гоняйся за врачами с большими должностями и научными степенями, если доверяешь свое здоровье только бесплатной медицине, – наставлял он.
***
Да, участковые ВОПы хорошо знают эту слабость несгибаемой армии страждущих и убогих, которым дай волю, вообще не вылезут из-под тенет сытной и дармовой госпитализации. Санитарки в приемном покое смотрят на них, искателей легкой наживы, с нескрываемым презрением, как на отпетых тунеядцев и симулянтов. Даже, если иные всем своим видом больше походят на усопших, чем на полноценных членов гражданского общества. Одного взгляда полногрудых и горластых сестер милосердия в регистратуре хватает, чтобы определить, кто еще жилец, а кто уж нет.
Судя по всему, меня отнесли к самой низшей категории и указали на койку в коридоре рядом с выходом, общим холодильником, чайником с кипятком и заваркой, отсеком кастелянши, набитый простынями и наволочками. Чему я был несказанно рад, так как не люблю, когда рядом сопят, стонут по ночам или, не дай бог, храпят. Но, как говорится, недолго музыка играла. Под вечер поступила команда «с вещами в палату номер шесть». Жалко было покидать насиженную берлогу, отгороженную от внешнего мира шторкой с надписью «Клизменная».
Но жизнь в коридоре, скажу я вам, кроме явных льгот и преимуществ, имеет вполне очевидные изъяны. Днем и ночью это проходной двор, по которому шаркают в обе стороны обслуга и постояльцы, стучат швабрами, громыхают каталки с обездвиженными телами и ведрами уборщиц. Среди этой какофонии шорохов и звуков самые приятные эмоции вызывает грохот телеги с едой, которая в урочный час – по утрам, на обед и на ужин выезжает из дверей с надписью «Буфет» и начинает ласкающее слух движение по кафельному полу, останавливаясь у каждой двери, наполняя спертый воздух ароматами украинского борща, жареного минтая и компота из сухофруктов.
В общем я недаром вздрогнул. Звонок от Юрика – словно молния, гром небесный, истошный крик в безмятежной ночи поразил меня в самое темя и лишил драгоценного покоя. Его слова сбили меня с толку, смешали стройные ряды нахлынувших из глубинного нутра воспоминаний, давно забытых желаний и самых невинных инстинктов, которые овладели моей плотью на закате дня. Иначе говоря, это тот самый детонатор, что взрывает мозг, разрывает шаблон, кроит на мелкие части остатки сознания и вечернего бдения. Поистине, вначале было слово. А эти, что низводят с пьедестала и опровергают все подряд, даже библейские истины, говорят, будто вначале было не слово, а работа мысли. Материалисты несчастные.
По-научному, это – удар по психике и нервной системе в тот едва уловимый момент, когда одно полушарие уже отключилось, а другое еще не успело перевести стрелку на рациональное. Из всего, что я усвоил, читая на сей предмет медицинские сайты, это самое худшее, с чем сталкивается слабовольный, с пониженной социальной ответственностью человек, который не очень любит брать не себя инициативу, принимать решения, действовать вопреки, напрягать извилины в трудной ситуации. Он больше полагается на провидение, божий промысел, перст судьбы или чего-то в этом роде.
Вечернее солнце последний раз брызнуло в окна, направив косой луч на цинковые крыши домов по улице Шкулёва, срезая хвостатые заиндевевшие ветки деревьев, облепивших усыпанные снегом Волжские или, как их еще называют, Люблинские пруды. Визуальную перспективу и голубую даль с видом из палаты №6 накрыла хмурая серая мгла, что легло суровой печатью на лица. В палате нас лежало пять человек. Только что отец Еремей, священник домового храма во имя иконы Божией Матери «Отрада и утешение», что двумя этажами ниже, в сопровождении темноликого пономаря Александра отстоял молебен, смачно окропил всех немощных телом и духом, отчего по телу, словно елей, разлилась вполне ощутимая физически, от утробного нутра до кончиков пальцев ласковая, томная благодать.
Сладкая истома рождала дивное ощущение, будто ты воскрес, опустился с небес на грешную землю, или пуще того – заново родился, ненароком оказавшись у врат рая и даже заглянув одним глазом в заповедный Эдем. Поистине, у Христа за пазухой. Индусы называют это состояние реинкарнацией измученной души, а древние евреи сравнивают с явлением шестикрылого Серафима и ликованием Исайи. Выходить из него не хотелось даже ради ближнего, которого, напомнил отец Еремей, надо любить как себя самого. В данном случае речь шла о Юрике. Удивительно, но его голос я узнал сразу, будто и не было почти сорока лет разлуки. Он звучал столь же доверчиво и задушевно, ласково и наивно, как тогда, в век минувший, но явным диссонансом веку нынешнему.
Был канун Рождества, самый Сочельник. Мой сосед по койке – то ли менеджер, то ли хозяин интим магазина для взрослых «Купидон» у Волжских прудов – Евгений что-то бубнил несвязное про рождественскую ночь и, устремив взор в потолок, шептал с глубоким придыханием: “О, святые дня, молите Бога о нас”… Его смазливое лицо, с чертами Брэда Питта светилось, как лампада перед иконой пресвятой богородицы. С таким лицом лежать в заведении, где вся обслуга женского пола, – сущее удовольствие. Мы ему завидовали.