Последняя схватка
Шрифт:
Ее мать и Пардальян видели, что происходит с малышкой. Мать была обеспокоена, сама толком не зная почему. А Пардальяну было очень интересно понять, какие смутные мысли зарождаются в этом юном пытливом мозгу. Шевалье чувствовал, что девочка примет их без колебаний, едва они оформятся.
Принимая молчание Пардальяна за одобрение, Жизель серьезно произнесла:
— Господин шевалье, вы всегда были так добры. Почему же сегодня вы так строго говорили с монсеньором герцогом Ангулемским? Вы как будто вменяли ему в вину, словно страшное преступление, то, что
Пардальян совсем растерялся и ошарашенно подумал:
«Черт! Эта девчонка просто прижала меня к стенке!»
Мы должны заметить, что, занятый серьезным разговором с юной собеседницей, Пардальян одновременно прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Внешне он был совершенно спокоен, но его неотступно преследовала одна мысль:
«Впустит ли герцог банду Кончини?.. Или ему дороже мнение дочери?.. Ведь бедная Виолетта, как я и подозревал, уже не имеет никакого влияния на мужа. А вот дочь… понятно, что ради нее он на многое пойдет».
Тут шевалье услышал под окном топот удалявшегося отряда. Чуть позже Пардальян различил, как молоток приглушенно застучал в другие ворота. У Пардальяна гора свалилась с плеч, и он удовлетворенно подумал:
«Так и есть! Карл Ангулемский не захотел разочаровывать дочь: он не впустил Кончини. Похоже, герцог даже убедил его, что нас здесь нет, раз этот флорентиец ушел осматривать другие дома. А сейчас герцог наверняка беседует с испанцем д'Алъбараном».
Так оно и было: герцог Ангулемский с самым высокомерным видом заявил, что в его доме нет никаких беглецов. И хоть Кончини был фаворитом королевы, он не мог потребовать от высокородного сеньора, чтобы тот любезно согласился на обыск. Тогда Кончини пустился в переговоры, рассчитывая неожиданной уловкой добиться того, на чем не смел настаивать в открытую.
И тут вмешался д'Альбаран. Он прекрасно знал, насколько Карл Ангулемский был заинтересован в том, чтобы избавиться от Пардальяна. Поэтому испанец решил, что шевалье не мог скрываться у герцога. И он шепнул Кончини, что они попусту тратят драгоценное время. У Кончини не было оснований не доверять человеку Фаусты, как и у того не было оснований подозревать во лжи герцога Ангулемского. И фаворит отдал приказ прево Сегье, который тут же повел своих стрелков к следующим воротам. Кончини намерен был перетряхнуть на этой улице каждый дом, обыскать каждый двор, заглянуть в каждый закуток…
Этот-то шум, вызванный перемещением стрелков и головорезов Кончини, и уловило ухо Пардальяна. И шевалье не ошибся, предположив, что герцог захочет поговорить с д'Альбараном. Действительно, по знаку Карла Ангулемского тот вошел во двор, и у них завязалась оживленная беседа.
Это произошло приблизительно тогда, когда Жизель сразила шевалье последним вопросом. Глядя на девушку, Пардальян вдруг подумал:
«Раз уж герцог теперь обожает не жену, а ребенка… Раз уж ребенок этот имеет такое влияние на отца… почему бы дочери не сделать то, что не получилось у матери?.. Какой удар для Фаусты, если Карл Ангулемский выйдет из игры!.. От такой потери этой женщине не оправиться!.. И придется ей возвращаться к себе в Испанию!.. Надо попробовать… У этой девочки благородное сердце… Не задевая ее чувств к отцу, я могу открыть ей глаза, направить… За дело, черт побери, игра стоит свеч!»
Приняв такое решение, шевалье в первый раз заговорил с Жизелью совершенно серьезно:
— Выслушай меня, девочка моя, и постарайся понять: если я строго обошелся с твоим отцом, если я вменяю ему в вину простое заблуждение, это потому, что ошибка ошибке рознь. Видишь ли, бывают заблуждения, которые хуже самых страшных преступлений. К таким как раз и относится заблуждение твоего отца. Оно неизбежно — слышишь? — неизбежно приведет к гибельным последствиям. Понимаешь теперь, почему я был так суров?
— О! — воскликнула Жизель. — Я и не сомневалась, что такой добрый человек, как вы, сударь, не будет гневаться без причины. Поверьте, что у меня и в мыслях не было требовать от вас оправданий. Я слишком вас почитаю, чтобы настолько забыться! Я лишь хочу, сударь, чтобы вы пояснили мне, почему вы считаете, что заблуждение отца хуже преступления?
— Во-первых, оно стоило ему десяти лет заключения в Бастилии… — начал Пардальян. — Он провел в тюрьме свои лучшие годы! Это…
— Это касается только его! — перебила Жизель в благородном порыве, который герцогиня и Пардальян оценили по достоинству.
— Положим, — согласился шевалье, — но сколько слез пролила твоя мать за эти десять лет! Да и ты, бедняжка, встречалась с отцом лишь от случая к случаю.
— Батюшке видней, — заявила Жизель, давая понять, что воля отца для нее священна.
— Ты ошибаешься, — мягко возразил Пардальян, — твой отец не имеет права жертвовать вами ради короны.
— Батюшке видней, — повторила Жизель с кротким упрямством.
— Что же, и жизнь вашу он может принести в жертву? — вскричал шевалье.
— И жизнь, и все что угодно, — решительно ответила девушка.
— Ну хорошо, пусть так, — вздохнул Пардальян. — Но ты согласна, что никому не дано распоряжаться имуществом и жизнью других людей?
— Несомненно, сударь, — кивнула Жизель.
— Очень хорошо, — продолжал шевалье. — Заблуждение твоего отца становится преступным потому, что, стремясь захватить власть, он, не раздумывая, без всякого сожаления пожертвует тысячами жизней, на которые не имеет никакого права.
— Как это? — удивилась девушка.
— Сейчас объясню, — отозвался Пардальян. — Ты ведь понимаешь, что юный государь Людовик XIII сам корону не отдаст, он станет защищаться. И будет прав. Надеюсь, ты согласна?
— Это очевидно, — подтвердила Жизель.
— Твой отец понял, что сам по себе, с немногочисленными своими сторонниками, он не сможет свергнуть короля и сесть на его место, — принялся растолковывать девушке шевалье. — Он почувствовал, что такая попытка захвата власти заранее обречена на провал. Тогда, не долго думая, он принял дары, которые предложила ему принцесса Фауста.