Последняя свобода
Шрифт:
Потом и остальные подобрались. У Горностаевых дача тут же в Кукуевке, Василий и Юра прибыли из Москвы. Засели по обычаю в беседке, в сквозной трепещущей тени шиповника — я чувствовал себя чужим среди чужих.
Но они были нужны мне — очень. Кое-какие шаги я уже предпринимал. Например, установил, откуда присылаются письма: с московского Главпочтамта. Пытался сравнить шрифты машинок: пусто-пусто. У Васьки никакой машинки никогда не было, друг и ученик успели сменить, у Марии — праховский древний «ремингтон» — не то. Делал попытки прощупать
Стол без хозяйки не отличался изысканностью и обилием. Заметив, что ученик не закусывает, я простецки положил ему на тарелку кусок колбасы.
— Нет, нет, сегодня среда, — он отодвинул тарелку.
Словно нечестивый язычник, я глядел непонимающе.
— Юрий Алексеевич намекает, что сегодня постный день, — любезно объяснил сын — вот тут-то мне и почудилась скрытая ненависть в его тоне.
Горностаевы хором одобрили постника; Василий ввернул:
— А как насчет водочки?
— Единственный тост в виде исключения.
— Это ты ради меня своей бессмертной душой жертвуешь?
Горностаев поднялся и сказал с чувством, умеренным обычной умненькой усмешкой:
— За то, чтобы фамилия Востоков прогремела по «всея Руси» — далее везде!
Что значило: он меня издаст, а я прогремлю.
— Брось, Гриш. Кому сейчас нужна изящная словесность?
— Изящная — всегда нужна, — долгая пауза. — Ты восстановил тот роман?
— Нет необходимости: я его нашел.
Это был сильный ход — все остолбенели.
— Где? — выдохнул Василий.
— В сундучке среди рукописей.
— Но… — Коля побледнел. — Мы ж с тобой перебрали каждую бумажку.
— Вот именно.
В наступившем молчании Алла прошептала нервно:
— Значит, она сюда приходила.
В веточках шиповника прошелестел, словно соглашаясь, ветерок.
— Любопытно, что три последних страницы вырваны.
Из деликатности никто не упоминал Прахова, но тут Мария впервые подала голос — низкий, волнующий:
— Это где вы дедушку зарезали?
— Вам известно, что я писал про вашего прадеда?
— У вас получился слишком живой образ.
— Простите, что я читал при вас.
— Это пустяки. Не в этом дело.
— А в чем?
Она не ответила, но по мрачному мерцанию золотых глаз нетрудно догадаться было, какие чувства она ко мне испытывает. Весельчак Василий пробормотал:.
— Черт знает что! Ничего не понимаю.
— Марго мне пишет письма.
— Отец, обсудим эту тему позже, хорошо?
Дипломатическая служба быстренько гасит непосредственность юности; может, это и к лучшему. Кому захочется публично обсуждать безумие собственной матери? Но я не верил в ее безумие, потому что не верил, что она жива. И продолжал упрямо:
— Надо посоветоваться, сынок. Я в тупике, а тут все свои.
«Свои» упорно молчали, даже пресловутое женское любопытство не срабатывало. Васька залпом выпил водки, я зачитал письма в их последовательности.
— Леон, это ужасно, — признался брат, несомненно выразив общее впечатление. — В чем она тебя обвиняет?
— Наверное, в том, что я ее убил.
— Да ну тебя! Ты же помнишь, я обошел морги и больницы с фотографией. Где ее держат?
— Наверное, в земле.
— Алла вскрикнула столь дико, что все вздрогнули, — трудно ожидать подобной реакции от милой домохозяйки-садовницы.
— Водки! — скомандовал я.
Гриша трясущимися руками наполнил рюмку, протянул жене, она оттолкнула, забрызгав ему лицо и очки. Какое-то время он так и сидел в «слезах».
— Приношу извинения, — сказала Аленька глухо. — Любое напоминание о смерти и тлении меня шокирует.
— Э, матушка, — откликнулся Василий простодушно, — поработала б с мое… Каждый день покойник.
Четверть века он неутомимо выхаживает подопечных или провожает в последний путь. Это призвание.
— Леон, это розыгрыш, — заявил Гриша, протирая очки. — Марго была женщиной веселой…
— Была?
— …и гордой, — заключил он и отвел глаза.
Любопытная фраза, над ней стоит подумать.
— Да, Гриша, было время — я себя этим утешал. Но розыгрыш, затянувшийся на годы… — я поколебался и выговорил: — попахивает преступлением.
— И совершается наказание, — подхватил Юра на патетической ноте. — За грех. Неужели вы не понимаете?
— Понимаем. Кто совершает?
— Как кто?
— Кто наказывает? Ангел письма шлет или черт рогатый? Имейте в виду, господа: концовку романа я помню наизусть.
— За неминуемый успех! — Василий поднял полную рюмочку.
— Да ну их к лешему, мои успехи. За сына! С приездом, Коленька.
Все поддержали, с заметным облегчением и удовольствием переключаясь на «заграницу». Как там у них и будет ли так у нас. Не будет. Только правнучка во всеобщем оживлении не участвовала, отчужденная, равнодушная. Да выдавали золотые, как у кошки, глаза. Вот-вот выпустит коготки. Я понадеялся в душе, что красивый сын мой за два-то года завел себе другую, — с семейкой Прахова связываться опасно.
Глава 4
Тем не менее она пожелала «пожить у нас» — так выразился Коля, когда мы с ним остались одни. Где пожить? В мансарде (стало быть, с ним — дела серьезные). Ну что ж, как вам будет угодно.
Разговаривали мы вполголоса, хотя ее не было: ушла с Горностаевыми на озеро: у Гриши мания — ежевечерние омовения в любую погоду. А сейчас стояла теплынь, августовская звездная ночь сияла и благоухала свежим сеном, дальним дымком и медовым ароматом флоксов у терраски; мошки и мотыльки роем вились у красного фонарика под потолком. Я рассказывал о своих безуспешных поисках, словно оправдывался.