Последняя тайна храма
Шрифт:
– Наша синагога была построена в конце девятого века на месте старой коптской церкви, – объяснил он, пропуская их по ступенькам в большой подвал с несколькими раскладными стульями и широкой тростниковой циновкой на каменном полу. – Но в римские времена здесь находился дом старейшины еврейской общины Вавилона, очень мудрого и святого человека. Звали его Абнер.
Он подошел к циновке и, наклонившись, приподнял ее за уголок.
– Ничего более не сохраняется в этом здании от первоначальной обстановки, кроме глубокого подвала, где держали вино. Проходили века, менялись владельцы, и все же эта часть дома оставалась нетронутой.
Под циновкой лежала каменная плита с углублением посредине, намного древнее других камней. Следователи помогли старику отодвинуть плиту и увидели обшарпанные ступени, уходящие вниз. Халифе померещился слабый луч света, идущий из глубины подвала.
– Идемте, – позвал их старик. – Она ждет.
Он провел их вниз через узкий сводчатый проход со ступенчатым потолком и пыльными кирпичными стенами. Прежние сомнения отпали: из-за угла в конце прохода явственно струилось теплое сияние. Приближаясь к нему, они ощущали слабый аромат, почти неуловимый и в то же время необычайно сильный, опьяняющий. Они завернули за угол прохода и остановились.
– Боже мой, – дрожащим голосом произнес Бен-Рой, – Боже всемогущий.
В дальнем конце высеченного в скале погреба стояла менора, на первый взгляд точно такая же, какую они нашли в руднике, и одновременно совершенно не похожая на нее. Никогда еще Халифа не видел такого теплого, нежного и изысканного света, как тот, что излучали ее горящие свечи. Следователи посмотрели в глаза друг другу, затем вслед за стариком подошли вплотную к семисвечнику, и свет от него, как золотая волна, вливался в них, наполняя тело неземным теплом, достигая самых отдаленных уголков.
– Вы следите, чтобы она не потухла? – спросил Бен-Рой.
– Свечи не зажигались заново с тех пор, как менора была привезена сюда, – ответил старец, блестя голубыми глазами. – Их зажгли однажды, и с тех пор они горят не переставая – ни фитили не сгорают, ни масло не заканчивается.
Полицейские покачали головами и подошли на несколько дюймов к светильнику, не отрывая взгляда от его огней. Они были несравнимо насыщеннее, чище, ярче любого другого естественного света, переливаясь всеми цветами радуги, так что обычные цвета показались бы на их фоне блеклыми и монохромными. Более того, сияние меноры оказывало по-настоящему гипнотическое воздействие; Халифу неудержимо тянуло к нему. Его лицо словно окутала прозрачная вуаль, которая вдруг разошлась в стороны, и он четко увидел свое прошлое, людей, которых знал, места, в которых бывал. Картины из его жизни кружились в белом пламени, такие ясные, точно он путешествовал назад во времени. Перед глазами проплывали отец и мать, брат Али, выпускной вечер в полицейском училище, тот день, когда он пятилетним сорванцом сбежал из дома и забрался на самый верх великой пирамиды Хеопса. И в самой середине, ярче и прозрачнее других сцен, смеялись и весело махали руками Зенаб и дети.
– Я вижу Галю.
Халифа вздрогнул. С ужасом он увидел, что Бен-Рой протягивает руку в самое пламя. Он хотел оттянуть израильтянина назад, но седовласый мужчина удержал его.
– Свет Божий не повредит тем, у кого праведное сердце, – сказал он тихо. – Не волнуйся за него.
Бен-Рой улыбался, а огонь окутывал его руку, как блестящая золотая перчатка.
– Я чувствую ее волосы, – шептал он, – ее лицо. Она здесь, Галя здесь!
Он засмеялся, водя пальцами в огне, словно гладил любимую, затем внезапно лицо его сморщилось, и Арие всхлипнул, тело его задергалось от горьких рыданий. Он убрал руку из огня, склонился, но конвульсии не прекращались, а становились только сильнее, и Бен-Рой упал на колени; слезы ручьями лились по щекам, словно из прорванной дамбы.
– Я так любил ее! – повторял он. – Боже, я так любил ее!
Халифа пытался сказать что-то в утешение, но любые слова были сейчас бессильны, так что он просто подошел и положил руку на плечо Бен-Роя. Рыдания продолжались, израильтянин задыхался в слезах, дрожа и громко плача. Халифа сделал еще один шаг вперед и, сев рядом на пол, обнял израильтянина.
– Я так ее любил! – плача, повторял Бен-Рой. – Мне так тяжело без нее!
Египтянин молча прижался к нему, и они остались сидеть вдвоем, обволакиваемые лучами меноры, а старик улыбнулся, глядя на них, и вышел из подвала.
Они уже не застали старца, когда поднялись обратно в синагогу. Выкликнув несколько раз его имя и не получив ответа, инспекторы выбрались наружу.
Удивительно, но, хотя они приехали сюда в полдень, сейчас лишь занимался рассвет, как будто поезд времени соскользнул с путей и откатился назад. Они посмотрели на восток, где розовые и зеленые лучи окрашивали горизонт над зубцами холмов Мукаттам, затем прошли по пустынной площади и сели на скамью. Едва успели они присесть, как маленький мальчик в белой джеллабе и с ярко-голубыми глазами подошел к ним, неся в руках поднос с двумя чашками чая.
– Дедушка просил дать вам это, когда вы выйдете, – сказал он, протягивая поднос. – Он будет ждать в синагоге, когда вы допьете.
Они взяли по чашке, и мальчик тут же исчез. Халифа закурил и стал вглядываться в последние слабые звезды, еще мерцавшие на светлеющем небе.
– И что же мы будем с ней делать? – спросил он после долгого затишья.
Бен-Рой наклонился вперед и подул на чай.
– Стараться делать добро, – пробормотал он, – и уважать других людей.
– В смысле?
– Это были последние слова Гали. Она сказала мне их, перед тем как умерла. Делай добро и старайся уважать других. Это был ее завет мне. – Он поднял взгляд на Халифу, затем снова опустил глаза. – Я никогда никому об этом не говорил.
Египтянин улыбнулся и поднес к губам чашку. Это был его любимый чай – сладкий и в то же время крепкий, красновато-коричневый, почти алый.
– Она может причинить много бедствий, – сказал Бен-Рой после короткой паузы, глотнув чаю. – Найдутся новые Хар-Зионы и аль-Мулатхамы, которые будут использовать ее в своих целях, чтобы натравить народы друг на друга.
Халифа затянулся. Поверх гор начал выглядывать узкий красный серп солнца.
– В ней столько… силы, – продолжил Бен-Рой, – столько… таинственного. Обращаться с ней надо очень бережно, и я не думаю, что мы к этому готовы. Сейчас по крайней мере, когда все и так живут на грани войны…
Он поставил чашку и сложил руки на груди. Два пчелоеда, спорхнув с ветви дерева, стали стучать по земле вытянутыми, словно гусиное перо, клювами. Следователи переглянулись, поймав друг у друга одинаковое выражение глаз.