Последняя теория Эйнштейна
Шрифт:
— Да знаю я, знаю. «Бог не играет в кости со вселенной». — Она закатила глаза. — А мне вот кажется, что заявление достаточно наглое. С чего это Эйнштейн считал, будто может диктовать Богу, что ему делать?
— Но аналогия здесь глубже, чем на первый взгляд. — Дэвид вспомнил абзац из своей книги. — Когда бросаешь пару костей, числа кажутся случайными, но на самом деле это не так. И если бы ты полностью контролировал все скрытые параметры — силу броска, угол наклона траектории, давление воздуха в комнате, — можно было бы каждый раз выбрасывать шестерки.
Моника покачала головой.
— Звучит в принципе разумно, но можешь мне поверить, не так все просто. — Она сняла руку с руля и показала на сельский пейзаж: — Видишь, как красиво? Это хороший портрет классической теории поля, вроде теории относительности. Изящно сглаженные холмы и долины, очерчивающие кривизну пространства-времени. Если увидишь идущую по лугу корову, можешь точно рассчитать, где она будет через полчаса. А квантовая теория — она как самая жуткая и запущенная трущоба Южного Бронкса. Самые непонятные, самые непредсказуемые вещи выскакивают из воздуха и туннелируют сквозь стены. — Она начертила рукой резкий зигзаг, пытаясь передать безумие квантовой теории. — Если в двух словах, то проблема в этом. Не выйдет волшебным образом вызвать Южный Бронкс посреди кукурузного поля.
Моника потянулась к коробке и взяла еще одно печенье. Глядя на дорогу, она стала его грызть, и Дэвид видел, хотя Моника только что объявила все предприятие бессмысленным, она по-прежнему размышляет над проблемой. Он сообразил, что у нее может быть не одна причина ехать в Питтсбург. До сих пор он полагал, что основной ее движущий мотив — злость, животная ненависть к агентам ФБР, вломившимся в ее дом, но сейчас он стал подозревать, что ею движет нечто иное. Она хотела знать Теорию Всего. Пусть даже она не сможет ее опубликовать, не сможет рассказать ни единой живой душе, Моника хотела знать.
И Дэвид тоже хотел знать. Сейчас вдруг всплыло воспоминание вчерашнего вечера.
— Профессор Кляйнман вспомнил вчера еще одну вещь. Мою студенческую работу по теории относительности.
— Ту, что ты делал совместно с ним?
— Ага. «Общая теория относительности в двумерном пространстве-времени». Он ее вспомнил как раз перед тем, как назвать последовательность чисел. И сказал, что я подошел близко к истине.
Моника приподняла бровь:
— Но ведь в той работе не было реалистической модели вселенной?
— Не было, мы рассматривали Флэтландию — Плоский мир — вселенную с двумя пространственными измерениями. Математика получается намного проще, если нет третьего.
— И какие были результаты? Я не помню, читала ее очень давно.
— Мы обнаружили, что двумерные массы не притягивают друг друга, но меняют форму пространства вокруг себя. И сформулировали модель двумерной черной дыры.
Моника озадаченно посмотрела на него:
— А каким чертом вам это удалось?
Дэвид понял ее недоумение. В трех измерениях черные дыры рождались, когда гигантские звезды коллапсировали под влиянием собственной массы. Но в двумерном пространстве не было бы гравитации, которая запускает коллапс.
— Мы создали сценарий, когда для образования дыры сталкивались две частицы. Там довольно сложный механизм, деталей я не помню. Но в Интернете эта статья есть.
Моника задумалась, постукивая ногтями по рулю.
— Интересно. Я только что сказала, что классическая теория — такая красивая и гладкая? Ладно, черные дыры — большое исключение. Физика у них чертовски запутанная.
В наступившей тишине слышен был только шум мотора машины, летящей по пенсильванской автостраде. Сбоку Дэвид увидел знак: «ПИТТСБУРГ, 37 МИЛЬ», и ему стало слегка не по себе при мысли о том, что они уже так близко. Наверное, чем раздумывать, как может выглядеть единая теория Эйнштейна, стоило бы сообразить, как связаться с Амилом Гуптой. Наверняка агенты ФБР уже взяли институт робототехники под наблюдение и следят за всеми, кто приближается к холлу Ньюэлла — Саймона. И если даже Дэвид с Моникой смогут просочиться через кордон, что делать дальше? Предупредить Гупту об опасности и убедить его покинуть страну? Как-то переправить его по-тихому через мексиканскую или канадскую границу, куда-нибудь, где ни ФБР, ни террористы его не достанут? Трудность такой задачи Дэвид даже оценить не мог.
Через какое-то время Моника прервала мысленные расчеты и повернулась к Дэвиду. Он подумал, что сейчас она задаст еще вопрос насчет статьи о Флэтландии, но она спросила совсем о другом:
— Значит, сейчас ты женат?
Она хотела спросить безразличным тоном, но это не совсем получилось. Дэвид услышал в голосе легкую нерешительность.
— С чего ты взяла?
Она пожала плечами:
— Когда я читала твою книгу, видела там посвящение некоей Карен. Я решила, что это твоя жена.
Лицо у нее было спокойное, подчеркнуто незаинтересованное, но Дэвид на это не купился. Запомнить имя в посвящении — вещь весьма необычная. Очевидно, Моника сохранила к нему здоровое любопытство с той ночи, которую они провели вместе двадцать лет назад. Наверняка гуглила его не реже, чем он ее.
— Мы больше не женаты. Развелись два года назад.
Она кивнула все с тем же отсутствием всякого выражения.
— Она об этом что-нибудь знает? В смысле, о том, что с тобой случилось вчера?
— Нет, после встречи с Кляйнманом в больнице я с ней не говорил. И не могу ей позвонить, потому что ФБР засечет звонок. — При мысли о Карен и Джонасе снова проснулась тревога. — Надеюсь только, что эти проклятые агенты не станут их доставать.
— Их?
— У нас сын семилетний. Его зовут Джонас.
Моника улыбнулась, и, похоже, вопреки ее намерению, улыбка пробилась сквозь деланное безразличие, а Дэвида вновь поразило, до чего же она хороша.
— Это чудесно. И какой он?