Послесловие
Шрифт:
За то что те, кто родиться после не будут знать страха смерти ни своей, ни близких, и будут хоронить только очень, очень старых людей, умерших в кругу семьи, пройдя полный круг отмерянной им жизни.
Это поколение заплатило сполна за будущее следующего. И это главное. Остальное неважно.
Ленина карта бита, это ясно. Но жалеть не о чем.
У всего есть цена, и она не против, заплатить ее, как и те, кто уже заплатил.
И потом, она самый счастливый человек на свете. Она жива. Она знает вкус Победы. Она любит. Она была любима. Она
Она знает, что Коля жив, что жив Леня.
Разве этого мало, чтобы твердо сказать — я абсолютно счастливый человек?
Да!
Но она может сделать больше для своей страны и для людей. Она пойдет учиться. На врача, чтобы помогать. Она много убивала, теперь будет лечить. И плевать ей на отобранные регалии — зачем они в гражданской жизни? Главная цель достигнута — мир восстановлен. И какая разница кем ты был на войне в мирное время?
Все это там, во «вчера».
В конце концов, у нее есть, где жить, есть зачем. Не пропадет. Сама все сможет. Никто ей не нужен… и она никому…
Горько, но факт.
Голову резко обнесло, в глазах потемнело и, Лена поняла, что больше не может стоять — сползла по стене и потеряла сознание.
Проходящий мимо мужчина попытался помочь ей, похлопал по щекам, приняв ее состояние за голодный обморок, но девушка не реагировала.
Пришлось искать телефон и вызывать карету скорой помощи.
Глава 52
Лидия Степановна с осуждением поглядывала из-под очков на молоденькую телефонистку Тамару Спивакову. Вырядилась та, как на концерт. И ясно женщине зачем — поползли уже слухи, что полковник Санин не женат. И вот результат — то одна в приемной по личному вопросу дожидается, то вторая.
Николай мельком глянул на девушку, что тут же выпрямила спину и призывно заулыбалась, как только он вошел в приемную. Бросил секретарю:
— По личным вопросом не принимаю, — и зашел в свой кабинет.
— Поняла, Спивакова? — глянула на девушку женщина. Та вздохнула, губы поджала и поцокала каблучками прочь.
"Ой, вертихвостка", — качнула головой Лидия Степановна: "А Николай Иванович молодец. Обрезал на подлете".
Приготовила Санину утренний чай, как уже вошло в привычку и вплыла в кабинет, поставила перед мужчиной стакан в подстаканнике:
— Спасибо, — кивнул, глянув мельком. — Лидия Степановна, что нужно было этой девушке?
Женщина оперлась на поднос о стол и начала портреты политических деятелей на стене рассматривать:
— То же что и вчера Веденеевой, а позавчера Ивановой. По личным вопросам к вам на среду записано девять человек.
"Ого", — уставился на секретаря.
— Не подскажете, откуда такая лавина "личных проблем" образовалась?
"Сам не понимает?" — зыркнула на него. Впрочем, мужчины далеки от женских хитростей, все за чистую монету принимают.
— Могу, Николай Иванович. Видите ли, когда начальник молод, неглуп, весьма приятен внешне, а главное, не женат, это вызывает некий диссонанс в женском коллективе.
— У нас женский коллектив? — насторожился.
— Нет, но контингент женщин, молодых и не замужних, достаточен.
— Так. И что этим молодым и незамужним от меня надо? Женихов? Полное подразделение.
— Да, но… Вы наиболее привлекательны в этом качестве, — не стала ходить кругами и заявила прямо.
Санин крякнул:
— Ага?… Вы свободны, Лидия Степановна.
Женщина ушла. Николай выкурил папиросу, выпил чай и бросил ломать голову над темой "женихов и невест".
В обед Ковальчук с Мирошниченко, начальницей телефонисток чай в подсобке Тамары Ивановны пили с сухариками, решив поэкономить, как обычно. Кормили в столовой хорошо, в общем, недорого, но зарплаты все равно не хватало. У Ковальчук двое внуков на шее, одной поднимать — что сын, что сноха сгинули на фронте, у Мирошниченко тоже трое пострелят, а зять — инвалид, дочь больная — и каждого накорми, в чем зимой ходить сообрази — расходов много, а доходов пшик.
— К коммерческом мыло появилось. Зашла, цену увидела — чуть не упала. Пятьдесят два рубля!
— С ума сошли совсем! — возмутилась и Лидия. — Это что получается, мы на свои кровные можем пять кусков мыла взять и дальше зубы на полку?
— Ой, не говори, — отмахнулась. — Мне вон Олюшке лекарство покупать, а на какие шиши? У Бориса льготы и то, говорят, отнимут скоро. Все на равном положении.
И рот закрыла: что-то не в ту сторону в разговоре пошла. Ковальчук сообразила и закивала:
— Ничего. Мы русские люди, вытерпим, раз так надо. В войну вон как лихо было, но товарищ Сталин сказал — победили, и тут как товарищ Сталин говорит, будет — наладится, и жизнь будет прекрасной.
— Угу, — поджала губы Морошниченко.
— Ты бы за своими тетехами присмотрела, Тамара. Совсем ведь наглеют. Иванова твоя да Спивакова самые ретивые.
— А чего они?
— По личным записываются к нашему. Отираются у меня во время рабочего дня. Бродят вокруг Николая Ивановича, как кошки вокруг масла. Так объясни или на собрании пропесочить нужно. Не дело, Тома.
— Вот ведь паразитки, — кивнула. — А я думаю, что они все в туалет отпрашиваются? Диарея что ли образовалась? Поняла Лида, устрою им баню. Хорошо, что сказала.
— Вот, вот, а то и тебе достанется. Наш за дисциплину строго, а тут во время рабочего дня разгильдяйничают.
— Ой, спасибо, что предупредила.
Санин в столовой кушал. Тома Спивакова поднос взяла, оценила "расстановку сил" вокруг — столы полупустые и вроде не лезь к полковнику, но она решилась: погонит, так погонит. А если нет?