Послушаем за Глухого
Шрифт:
– Название нашей фирмы? М-да. Так что же вы хотите узнать, молодой человек?
– Так как ручка была найдена на месте преступления...
– Надеюсь, вы не думаете, что мы преступники?
– Нет. Я просто размышляю.
– Если вы действительно так подумали, то вы глубоко заблуждаетесь. Мы – агенты по торговле недвижимостью. Вот, кто мы на самом деле.
– Никто не обвиняет вас в ограблении квартир. Меня интересует одно: давали ли вы кому-нибудь эти ручки?
– А вы знаете, сколько я заказал таких ручек? – спросил Шульцбахер.
– Сколько же?
– Пять тысяч, – с достоинством ответил владелец фирмы.
– Ого! – воскликнул Клинг.
– А вы знаете, сколько таких ручек мы раздали за последние шесть месяцев? По крайней мере, половину. Ну,
– Это были клиенты или...
– В основном, мы их отдавали клиентам, но, случалось, отдавали и другим – в рекламных целях, конечно. Кто-нибудь приходил узнать что-либо о каком-то доме, и мы давали ему ручку, чтобы он запомнил название фирмы. Вы же знаете, в Калмз-Пойнте уйма агентов по торговле недвижимостью.
– М-да, – промычал Клинг.
– Вы уж извините, – любезно улыбнулся Шульцбахер.
– Да-да. Вы меня тоже простите, – сказал в свою очередь Клинг.
На этот раз они не подумали, что произошла какая-то ошибка. Копия фотостата пришла с дневной почтой, и теперь участок мог гордиться тем, что у него есть два портрета Джона Эдгара Гувера и два портрета Джорджа Вашингтона.
– Как ты думаешь, к чему он клонит? – спросил Хейз.
– Не знаю, – ответил Карелла.
– Он это сделал намеренно, это уж наверняка, – сказал Мейер.
– О чем речь!
Трое мужчин стояли, задумчиво упершись руками в пояса, и рассматривали фотостат: как будто он был музейной редкостью.
– Откуда он мог взять портрет для фотостата? – спросил Хейз.
– Да откуда угодно. Из газет, книг, журналов.
– И никаких зацепок?
– Сомнительно. Даже если установить источник, что это нам даст?
– М-да.
– Важно понять, что он нам пытается этим сказать.
– А что нам уже стало известно? – спросил Мейер.
– Пока мы знаем только, что он намерен украсть полмиллиона долларов тридцатого апреля, – сказал Хейз.
– Нет, не совсем так, – сказал Карелла.
– Что ты имеешь в виду?
– Он сказал – «с вашей помощью», помните? «С вашей помощью я собираюсь украсть полмиллиона долларов в последний день апреля».
– С чьей помощью? – переспросил Мейер.
– С нашей, я думаю, – ответил Карелла.
– А может, и с твоей персональной помощью, – засомневался Хейз. – Ты ведь тогда один с ним разговаривал.
– Да, верно, – вздохнул Карелла.
– Да и все фотостаты пришли не на чье-нибудь, а на твое имя.
– Да.
– Может, он считает, что вас что-то объединяет? Почему, собственно, он направляет всю эту галиматью лично тебе?
– Да, у нас и впрямь есть нечто, что нас здорово объединяет.
– И что же это?
– Мы ведь подстрелили друг друга, и оба остались при этом живы.
– И что же ты думаешь по этому поводу? – снова спросил Хейз.
– А что здесь можно думать?
– Если он действительно направляет это лично тебе, то что ты об этом думаешь? Есть у тебя какие-нибудь мысли?
– Ни одной, – ответил Карелла.
– Гувер и Вашингтон, – задумчиво произнес Мейер. – Что в них общего?
Глава 7
«Дело Иисуса Христа», как его назвали остряки из восемьдесят седьмого участка, медленно, но уверенно вязло, так как не было абсолютно никаких зацепок. Личность убитого до сих пор не была установлена, и Карелла из опыта знал, что если это не произойдет в ближайшие несколько дней, то дело похоронят глубже, чем мертвеца на кладбище. До тех пор, пока полиция не будет знать, кто он, до тех пор, пока детективы не смогут определенно назвать фамилию и имя человека, распятого неизвестным или группой неизвестных преступников, он будет оставаться всего лишь трупом, как выразился доктор Кортез в прошлый понедельник. Не оплаканную родственниками и никем не опознанную груду человеческих останков похоронили на муниципальном кладбище. Конечно, в городе случается множество убийств, но все погибшие, как правило, имеют имена и фамилии, адреса и родственников, биографии, наконец. Трудно обвинить и без того перегруженную работой полицию в том, что она не тратит свое драгоценное время на поиски убийцы человека без имени, который бродил по улицам города. Бродяги ни у кого не вызывают жалости и симпатии.
В четверг утром, как раз когда Карелла один за другим прочесывал магазинчики на Гаррисон-стрит, пошел сильный дождь. С момента убийства прошло четыре дня. Карелла прекрасно понимал, что если он в ближайшее время ничего не выудит, дело попадет в мусорную корзину архива, в раздел «Нераскрытые преступления». Что бы там ни говорили, фактически это будет означать одно – дело закрыто. Нераскрытое, оно будет уже прикрыто, правда, до того момента, когда случайно через недели, месяцы, а может, и годы не всплывет какая-нибудь информация. Но ведь она может и вообще никогда не всплыть. Мысль о том, что дело может быть прекращено уже через два дня после похорон убитого, вызывала отвращение у Кареллы. Он чувствовал, что распятие юнца (если это можно был так назвать – креста ведь не было), задело в нем какие-то глубокие чувства. Последний раз он был в церкви в день бракосочетания сестры, а с тех пор прошло уже тринадцать лет. Вспоминая тяжелый запах ладана, священников с кадилами, мальчиков в белых одеждах и распятие Иисуса высоко над алтарем, Карелла всякий раз испытывал угрызения совести. Он не был набожным человеком ни в детстве, ни потом. Но в его мыслях убитый почему-то ассоциировался с идеей самопожертвования во имя жизни всех людей, и он не мог смириться с тем, что человек, распятый в заброшенном здании, погиб зря и его убийцам не воздается.
Капли дождя барабанили, как пулеметные очереди; серые улицы обезлюдели, и могло показаться, что Карелла попал на необитаемый остров. По небу пробежала светлая искра молнии, и через несколько секунд раздался оглушительный раскат грома, от которого Карелла вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Он добежал до ближайшего магазина и, войдя внутрь, смахнул капли дождя с плаща и вытер платком лицо. Только после этого он оглянулся вокруг. Сначала он подумал, что попал в картинную галерею или на персональную выставку. Затем ему стало ясно, что он находится в магазине скульптора. На длинных стеллажах были выставлены работы хозяина: обнаженные женские фигуры, выполненные из дерева и камня, гипса и бронзы. Автор был не лишен вкуса, так, по крайней мере, показалось Карелле. Скульптуры были выполнены в лучших традициях натурализма и поражали своей почти фотографической четкостью. Обнаженные фигуры сидели, стояли или лежали, словно застыв в какой-то трехмерной реальности. Некоторые были размером не больше мизинца, но другие достигали полутораметровой высоты. Художник явно использовал одну и ту же натурщицу, молодую, высокую, стройную девушку с красивой грудью и узкими бедрами. Волосы девушки каскадами спадали ей на плечи. Создавалось впечатление, что Карелла попал в зеркальную комнату, где со всех сторон на него смотрела одна и та же девушка, отражаясь почему-то в разных позах. Размер фигур тоже был различным, но повторяемость лица как бы увековечивала облик девушки в материале более прочном, чем человеческая плоть. Карелла внимательно рассматривал одну из статуй, когда из подсобного помещения вышел человек.
Это был высокий блондин лет тридцати с темно-карими глазами и львиной гривой волос на голове. Он шел на костылях. Левая нога была забинтована, а на правую была надета рваная теннисная кроссовка белого цвета.
Сердце детектива забилось в профессиональной радости, но он не спешил отдаваться эмоциям. Карелла подумал, что сейчас, наверное наберется с десяток тысяч людей, у которых на правую ногу надета белая кроссовка, и столько же – у которых ее можно увидеть на левой ноге. А еще больше тех, у которых кроссовки есть на обеих ногах. Но, с другой стороны, неумолимо вставал вопрос: у кого из них есть магазин на Кингз Секл, что в четырех кварталах от Гаррисон-стрит, где пять дней назад был найден пригвожденный к стене юноша и где была найдена теннисная кроссовка в пустой комнате?