Послушай-ка, слон...
Шрифт:
Да, Пиня каждый вечер в сумерках приходил к Доминику. Приходил он к нему, конечно, и днём, но это были совсем не те встречи.
Ночью у Пини была определённая цель. Вы уже, наверно, догадались какая. Ну разумеется! Ночью Пиня приносил Доминику витамины.
С тех пор как Доминик поселился в саду, он мог расти сколько душе угодно. Пиня, желая вырастить из него слона-великана, усиленно кормил его витаминами. Иногда даже отдавал ему свою порцию целиком, а это было, конечно, рискованно — а ну как собственный рост прекратится! Откровенно говоря,
— Я вижу, ты мёрзнешь, — заметил Пиня во время одного из таких визитов, заботливо поглаживая Доминика по озябшей фарфоровой коже.
Вместо ответа Доминик защёлкал своими великолепными бивнями.
— А почему мёрзнешь? — продолжал Пиня. — Потому что совсем не двигаешься. Если б ты двигался, ты бы не мёрз. Послушай-ка, слон, попробуй двигаться.
Сказав так, Пиня поцеловал Доминика в хобот и помчался домой спать.
Оставшись один, Доминик задумался.
«Двигаться! Легко сказать! Вот если б у меня был учитель, который бы мне всё растолковал, помог бы мне сделать первые шаги...»
С тех пор как Доминик очутился в саду, он частенько думал об этом. Все кругом двигались. Люди, собаки, кошки, автомобили, трамваи за забором, пчёлы, мухи, занавески в окнах, даже деревья шевелили своими вытянутыми к небу руками — и только он, Доминик, торчал на месте без движения. Даже воробьи стали над ним издеваться.
— Чирик-чирик-чирик! — чирикали они. — Шевелись, шевелись! Чирик-чирик-чирик! Смотри, пожалуйста, в оба, какая особа — трудно пошевелиться... Чирик-чирик!
Обидного в этом было мало, но удовольствия тоже не доставляло. И Доминик задумался, как ему быть. Надо найти учителя, который даст полезный совет, поможет в самом начале. Да, именно учителя ему недоставало! Но как найти учителя, если ты стоишь и не двигаешься?
Учитель, к счастью, нашёлся сам.
Однажды, когда раздумье стало особенно мрачным, Доминик услышал откуда-то снизу, с самой земли, тихий голосок:
— Ты что, памятник?
— Нет, — ответил Доминик, — я не памятник.
— А выглядишь совсем как памятник, — заметил голосок.
— Может, и выгляжу, но я не памятник.
— Знаешь, почему ты похож на памятник?
— Ну?
— Потому что стоишь и не шевелишься.
— Значит, все, кто не шевелится, и есть памятники?
— Не обязательно...
— А это хорошо — быть памятником? — спросил, не на шутку заинтересовавшись, Доминик.
— Точно я тебе сказать не могу, но думаю, что не очень.
— Почему?
— Потому что надо всё время торчать на одном месте.
— В этом нет ещё ничего плохого.
— Для кого как. Я бы с ума сошёл!
— Ты не любишь торчать на одном месте?
— Ненавижу!
— И не хотел бы
— Ни за что на свете! Памятник, например, не может убежать...
— Убежать... от кого?
— От дождя или от снега.
— Это правда, — согласился Доминик. — Но зато памятнику никогда не бывает больно.
— Подумаешь! Пусть лучше мне будет больно, зато я двигаюсь.
— Ты любишь двигаться?
— Обожаю. Целый день я в движении.
— А кто ты такой?
— Муравей. В нашем муравейнике меня зовут Фумтя.
— А я Доминик, фарфоровый слон.
— Очень приятно.
— Мне тоже очень приятно, только я тебя не вижу. Где ты?
— Здесь!
— Где?
— Возле твоей правой передней ноги.
— Я, к сожалению, не умею двигать ни головой, ни шеей, и мне тебя не видно.
— Погоди, сейчас подползу поближе.
И Фумтя принялся усердно взбираться по ноге Доминика, всё выше и выше. Через сорок пять минут он добрался до глаза.
— Теперь видишь? — спросил Фумтя.
— Вижу, — ответил Доминик. — Какой же ты маленький!
— Зато ты огромный! Ни разу мне ещё не пришлось карабкаться по такой большой ноге.
— Устал?
— Немножко.
— Отдохни, потом я тебе кое-что скажу.
— Давай лучше сразу!
— Мне стыдно об этом говорить...
— Вот ерунда! Говори, и дело с концом!
— Знаешь, у меня к тебе большая просьба...
— Пожалуйста...
— Я очень хочу, чтоб ты стал моим учителем.
— Чему же я тебя буду учить?
— Тому, что умеешь сам.
— А именно?
— Фумтя, дорогой друг, научи меня двигаться! Мне очень хочется ходить, поворачивать голову, махать хоботом, перебирать ногами. Чтоб эти дурни воробьи никогда больше не чирикали: «Шевелись, шевелись!» Чтоб они меня не дразнили: «Смотри в оба, какая особа — трудно пошевелиться». Чтоб самая последняя ветка на дереве не задирала носа, потому что она умеет двигаться, а я нет.
— Я с удовольствием тебе помогу, Доминик, — сказал Фумтя. — Не знаю только, смогу ли. Ни разу в жизни я никого не учил.
— Сможешь, конечно, сможешь!
— Но ведь я такой маленький.
— Не беда!
— А ты такой большой, ты, наверно, в сто тысяч раз больше меня.
— Это не имеет значения.
— Тебе только так кажется. Пока ты неподвижно стоишь на месте, всё в порядке. Но стоит тебе шевельнуться...
— Ну и что тогда?
— Ты будешь опасен.
— Даю тебе слово, я не буду опасен.
— А я тебе говорю, будешь опасен.
— Для кого?
— Хотя бы для меня. Или для моих братьев.
— Что ты говоришь, Фумтя! Да я ни за что на свете не трону ни тебя, ни твоих братьев.
— Я знаю, у тебя доброе сердце. Но ты можешь сделать это помимо воли. Что, если ты вдруг наступишь...
— Я буду внимательно смотреть, честное слово!
— Это не так просто...
Сидя всё на том же месте, Фумтя задумался...
— Ладно, — сказал он наконец, — я буду тебя учить. Не знаю ещё, что из этого выйдет, но попробуем.