Послы
Шрифт:
Ее молчание всегда было насыщено смыслом.
— Вы так и написали домой?
— Да, так и написал! — ответил он почти с вызовом.
Она снова помолчала, а он снова прошелся по ее коврам.
— Будьте осмотрительнее, не то они все сюда пожалуют.
— Ну нет! Я написал, что он вернется со мной.
— А он вернется? — спросила мисс Гостри.
От ее подчеркнутого тона он весь как-то собрался и посмотрел на собеседницу проницательным взглядом.
— Вы задаете мне вопрос, ради ответа на который я проявил бездну терпения и ловкости, чтобы предоставить вам, познакомив с Чэдом и всеми его обстоятельствами, максимальную возможность на него ответить. Я и сегодня пришел к вам в надежде узнать, что вы об этом думаете. Он поедет — как вы считаете?
—
То, как она это сказала, оглушило его:
— Как? И вы все время это знали?
— Я ничего не знала. Вернее, только то, что видела. Мне странно, — добавила она с легкой досадой, — что вы не видели того же. Достаточно было побыть с ним…
— Тогда в ложе? Да?
— Да, чтобы убедиться…
— В чем?
Она поднялась со стула, и на лице ее, яснее чем когда-либо, читалось выражение отчаяния — отчаяния от его тупости. Она даже не сразу нашлась с ответом.
— Догадайтесь! — бросила она чуть ли не с жалостью.
От этой жалости у него кровь прилила к щекам, и секунду-другую они стояли лицом к лицу, копя досаду друг на друга.
— Вам угодно сказать, что вам достало и часу, чтобы все понять? Превосходно. Но я, со своей стороны, тоже не так уж глуп, чтобы не понимать вас или в какой-то степени не понимать его.То, что он жил здесь в свое удовольствие, не вызывает у нас ни малейших сомнений. На сегодняшний день не вызывает сомнений и то, в чем он видит главное свое удовольствие. И я не имею в виду, — пояснил он сдержанным тоном, — просто какую-нибудь лоретку, которую он способен подцепить. Нет, я говорю о женщине, которая и в нынешней ситуации умеет показать характер, которая в самом деле чего-то стоит.
— Так и я о том же говорю! — воскликнула мисс Гостри, поспешно уточнив: — Я считаю, что вы считаете — или у вас в Вулете считают, — что лоретка непременно такова. А они вовсе не таковы, как раз наоборот! — горячо заявила она. — И все же какая-то женщина — хотя с виду так не кажется — за этим стоит, но только не просто лоретка. Ведь мы признаем — перед нами чудо! А кто же еще, как не женщина с характером, может сотворить подобное чудо?
Он молчал, вникая в ее слова:
— Стало быть, причина того, что произошло, — женщина.
— Да, женщина. Та или иная. Произошло то, чего не могло не произойти.
— Но вы, во всяком случае, считаете ее порядочной женщиной?
— Порядочной? — Она, смеясь, всплеснула руками. — Я назвала бы ее бесподобной.
— Почему же он тогда отпирается?
— Почему? — Мисс Гостри на мгновение задумалась. — Да потому, что она слишком порядочна. Разве вы не видите, — продолжала она, — с каким чувством ответственности она к нему относится?
Стрезер видел, и чем дальше, тем больше, а потому видел и кое-что еще.
— Нам, пожалуй, хотелось бы, чтобы чувство ответственности проявлял к ней он.
— Он и проявляет. В своей манере. Вы должны простить ему, если он не вполне откровенен. В Париже о таких делахмолчат.
Понять это Стрезер мог, но все же!..
— Даже когда речь идет о порядочной женщине?
— Даже когда мужчина порядочен. В таких делах, — уже серьезным тоном объяснила она, — лучше поостеречься: можно произвести ложное впечатление. Ничто не производит на людей такого дурного впечатления, как сверхпорядочность, внезапно и неизвестно откуда взявшаяся.
— Ну вы говорите о людях низкого пошиба, — заявил он.
— Да? Я в восторге от ваших классификаций, — отвечала она. — Хотите, я, придравшись к случаю, дам вам по этому поводу мудрейший из всех, на какие способна, совет? Не цените и не судите ее по ней самой. Цените и судите ее только по тому, что видите в нем.
У него хватило мужества вдуматься в ход ее мыслей.
— Потому что тогда она мне понравится? — спросил он с таким видом, словно, при его живом воображении, уже расположился к ней душой, хотя не мог сразу же и в полной мере не понять, насколько это не вписывается в его замыслы. — Но разве
Ей пришлось подтвердить — не для этого. Однако захотелось и кое-что добавить.
— Повремените принимать решения. Тут много разного намешано. Могут обнаружиться и чрезвычайные обстоятельства. Вы и в нем еще не все разглядели.
Это Стрезер, со своей стороны, признал, но с присущей ему проницательностью почувствовал опасность:
— А что, если, чем больше я в нем разгляжу, тем больше он мне понравится?
У мисс Гостри нашлось что возразить:
— Возможно, возможно… но молчать о ней тем не менее заставляет его не только забота о ней. Тут еще и ход. — И пояснила: — Он пытается ее потопить.
— Потопить? — От такого образа Стрезер даже вздрогнул.
— Ну, в том смысле, что в нем идет борьба, которую он частично хочет от вас скрыть. Не торопитесь — это единственный путь избежать ошибки, чтобы не казниться потом; со временем вы увидите. Ему, право, хочется от нее избавиться.
К этому моменту воображение нашего друга уже настолько живо нарисовало всю картину, что у него даже прервалось дыхание.
— После всего, что она для него сделала?
Мисс Гостри устремила на собеседника взгляд, который тут же сменился чарующей улыбкой:
— Он вовсе не такой хороший, каким вы его себе представляете.
Они осели в нем, эти слова, как предостережение и обещали изрядную помощь, но содействию, которое он пытался извлечь из них, при каждой встрече с Чэдом что-то мешало. Что тут стояло поперек, какая противодействующая сила? — спрашивал он себя. Несомненно, владевшее Стрезером ощущение, что Чэд действительно был как раз хорошим, — а его поведение убеждало в этом, — таким, каким он его себе представлял. Да и как мог он не быть хорошим, когда вовсе не был так уж плох. Во всяком случае, дни шли за днями, и встречи с Чэдом — как и непосредственное благоприятное впечатление от них, а другого, казалось, и быть не могло — полностью вытеснили из сознания Стрезера все остальное. Вновь появился на сцене Крошка Билхем; но теперь Крошка Билхем, даже больше, чем вначале, воспринимался им как одно из многочисленных приложений к его отношениям с Чэдом; как их следствие, вошедшее в сознание нашего друга благодаря нескольким эпизодам, о которых речь впереди. Даже Уэймарш оказался в данной ситуации втянутым в водоворот, который полностью, хотя и временно, его поглотил, так что случались дни, когда Стрезер наталкивался на своего приятеля где-нибудь в коридоре, словно тонущий пловец, вдруг натолкнувшийся на какой-то предмет под водой. Глубоководная среда — глубоководной средой были повадки Чэда — держала их, и Стрезеру казалось, будто они, каждый углубившись в себя, двигались, минуя друг друга, и молча глядели перед собой круглыми бесстрашными рыбьими глазами. Оба, что и говорить, понимали, что Уэймарш дает Стрезеру шанс, и от этой милости Стрезера охватывала скованность, напоминавшая чувство стеснения, которое он испытывал в школе, когда члены его семьи заявлялись на публичные экзамены. Он не стеснялся отвечать при посторонних, но присутствие родственников действовало на него роковым образом, и теперь ему казалось, будто Уэймарш все равно что родственник. Он словно слышал его голос: «А ну, выкладывай!» — и содрогался в преддверии дотошной критики, которой подвергнут его дома. Он и так уже «выложил» все, что мог; Чэд в полной мере знал, чего он хочет. Тем не менее его собрат паломник ждал от него грубого насилия. Зачем? Он не утаил ничего из того, что было у него на душе! Как бы там ни было, он не мог отделаться от мысли, что Уэймарш постоянно движим желанием сказать ему: «Говорил же я вам — вы только утратите свою бессмертную душу!» Но было совершенно очевидно, что и у Стрезера есть к приятелю свои претензии, и, по существу, он тратит не больше духовных сил, наблюдая за Чэдом, чем Чэд, наблюдая за ним. Да, ради исполнения долга он опускался в глубины — только чем это было хуже того, что делал Уэймарш? По крайней мере, у него уже не было нужды сопротивляться и все отвергать, не было нужды вести, на подобных условиях, переговоры с врагом.