Посмертное проклятие
Шрифт:
Иезекиль призадумался над ее словами, которые расстроили его до невозможности, и сдержанность его к ней превратилась теперь в жгучую ненависть и непреодолимое желание мести. Поэтому он, изображая полное спокойствие, ответил:
– Все это ты сама придумала, и не придется тебе делать то, что ты здесь наобещала, потому что я люблю тебя и не могу без тебя. Я желал лишь одного – чтобы прошло время и не привлекать к нам любопытствующие взгляды. Я не хотел позволить собирателям слухов и сплетен ослабить себя и дать людям усомниться в моем шейхстве, которое было скроено и возведено в основном твоими руками.
Сейчас он говорил словно словами Ляззы и приводил ее доводы, которые он слышал, пытаясь уговорить ее на женитьбу, поскольку без женитьбы заполучить ее не удавалось.
– Как бы там ни было, – ответила шейха, – сказала я то, что сказала, хоть я и уверена в том, что в конце концов ты на мне женишься. Таким образом я хотела развеять свои сомнения относительно моей и твоей судьбы. Хотела поторопить тебя в надежде поскорей родить от тебя ребенка, усладу наших очей, чтобы дом наш вновь стал процветать, ведь Лязза уже выросла, а я не стала рожать детей после нее, поняв, что моя жизнь с прежним шейхом продолжаться не может. Как видишь, мои чувства меня не обманули.
Как только покинул Иезекиль ее дом, его мысли побежали по лабиринту, все коридоры которого вели к одному выходу – заговору. А ценой заговора, после того как мать Ляззы поставила его перед столь неудобным фактом, должна была стать ее жизнь.
Иезекиль и шейх племени румов продолжали свое привычное дело, всячески используя соседние племена и выманивая у них деньги под разными предлогами и разными средствами, которые мы уже упомянули и которые еще не упоминали. То, сговорившись, злодейски убивали того, кто мешал их планам осуществиться, то воевали с соседями. География их набегов расширилась до самых земель Ирака. Много зла причинили они там людям, убивая живность, которую не могли угнать, сжигая посевы и вырубая пальмы. И все-таки убрались оттуда восвояси, потерпев в конце концов поражение. Когда они терпели где бы то ни было поражение, распалялась в них ненависть на всю округу, и они принимались с удвоенной силой убивать, жечь поля, резать и угонять скот. Никто не мог от них уберечься – ни женщины, ни дети. Не осталось уже никого, кто хотя бы немного любил их, и стали их ненавидеть все с востока на запад и с севера на юг. Напрасно пытались шейхи племен, все вместе и поодиночке, убедить Иезекиля и шейха румов вести себя по-другому. Люди были истощены постоянными войнами, поборы порождали нищету. Вся торговая деятельность проходила через руки Иезекиля с его поверенными и шейха племени румов. Они же определяли цены, по которым следовало продавать и покупать, и никто не мог уже с ними конкурировать. Не избежали поборов под тем или иным предлогом и обычные люди, особенно те из них, у кого водились деньги.
Как-то Иезекиль сделал шейху племени румов странное предложение, и тот, поразмыслив, его принял. Иезекиль предложил возвести два высоких строения, две гигантских башни. И стали вокруг этих башен ходить разговоры и разного рода преувеличения. Так, рассказывал один из строителей-персов, работавших на ее возведении, будто бы уронил он однажды, работая на самом верху, топор. И топор этот якобы до сих пор не упал на землю, так высока была башня. А когда работали они там, говорил перс, путь наверх занимал у них две недели, а вниз – неделю, и получалось, что по строительной лестнице приходилось им подниматься день и ночь три недели.
Многие арабы и другие люди, слушая эти россказни, напрасно пытались убедить перса в невозможности рассказанного. Но при этом никто, как говорят в наши дни дипломаты, не сказал ему прямо, что он врет. Ведь если кто-то из власть предержащих соврал, то говорят обычно, что такой-то, будь он американец, англичанин или француз, имел в виду не то, что он сказал, или что написавший с его слов журналист был недостаточно точен.
Один из бедуинов, устав слушать вранье того перса, решил над ним подшутить.
– Как-то раз, – стал рассказывать он, – был я с отцом в Ираке, и купил отец на рынке в шумерском Телль-Асмаре [19] длинный огурец. Огурец оказался спелым, и семена его были спелыми. Уселись мы на берегу Диялы, которая в давние времена носила имя Турнат, и стали есть огурец, а зерна его падали на землю. И стали мы наблюдать, что случится. Сначала взошел росток, потом расцвел цветок, потом, становясь все длиннее и длиннее, стал расти огурец. Он продолжал расти, и пошли мы за ним, пока не дошли до границы Ирака с Ираном, а огурец все рос и рос, пока не дорос до Тегерана, а там дотянулся до шахского дворца. Стража не смогла с ним совладать, и он продолжал ползти, извиваясь как змея, пока не достиг наконец покоев жены шаха…
19
Телль-Асмар расположен в районе Багдада. Там находится комплекс развалин древнего Ашнуннака, или Эшнунны, и исторических памятников времен Третьей шумерской династии, таких как храм бога Абу и святилище бога Сина. Там же обнаружены предметы быта доаккадского периода, датируемые примерно 1900 г. до Р. X. Эшнунна известна еще сводом законов, именующимися законами Эшнунны.
Тут перс, не выдержав, закричал:
– Пощади! Умоляю тебя, останови свой огурец, хватит уже ему!
– Нет, друг, не остановлю я свой огурец, если твой топор сейчас же не упадет на землю, – отвечал ему бедуин.
Так рисовало людское воображение эти башни, и складывались вокруг них разного рода истории, но и без них эти башни поражали воображение, и нигде было не сыскать им подобных. Уговорил Иезекиль румийского шейха построить их, чтобы каждому из них было по башне, и хранили бы они в них свои богатства, зерно и шерсть, масло, финики, золото. Трудно было бы завладеть этими богатствами при нападении, и достаточно было поставить вооруженную луками и стрелами или любым другим оружием охрану, чтоб помешать нападающим разграбить их содержимое. Возводились башни за морем у границы, разделявшей племя аль-Мудтарра с племенем румов, а когда их построили, они стали одним из чудес света.
Пока эти башни строились, выжимали оба шейха из людей последние соки, чтобы поскорее покрыть расходы и спрятать в башнях свои богатства. Но помимо хранилищ, служили башни еще и для иной цели. То и дело устраивали в них шейхи, каждый в своей башне, бесстыдные пиршества, заставляя роптать недовольных своим бесстыдным поведением. И еще каждый из шейхов мог наблюдать со своей башни, как на него надвигается враг или как его войско идет на врага, благо невероятная высота башен позволяла им все видеть.
Стала замечать Лязза, вспоминая о том, что творилось в племени с того дня, как во главе его встал Иезекиль, что дела идут хуже некуда. Вместе с тем всплывали в ее памяти рассказы стариков про ее деда, о том, какой он был непревзойденный воин и мудрый человек. Говорили, что он никому старался не причинять зла, но, когда соседние племена несли их племени зло и огонь, ее дед, да смилостивится над ним Аллах, гасил его силой своего меча, дабы ведали враги, что он наделен не только мудростью.
– Должно быть, гнев Господний постиг нас, после того как большинство людей племени перестало поминать Аллаха и стало удаляться от веры Ибрагима и его сыновей. А дед мой был человеком чистым и богобоязненным, верным и честным, отважным, мудрым и благородным…
Она замолчала, а потом вновь продолжила.
– Но дед совершил ошибку, когда взял в жены чужеземку, родившую ему моего отца. Говорили те, кто постарше годами, включая мать и отца, что польстился он на бабкину красоту, да смилуется над ней Аллах. Вот и не стал разбираться в ее корнях, а по корням всегда можно сказать, какими будут побеги. Унаследовал мой отец характер от родни по материнской, а не по отцовской линии, поэтому и опозорил он нас в своем последнем набеге, поэтому и был он человеком слабым и скупым, поэтому никогда в его голове не держались дела и мысли. Не достались ему благородные качества, которыми сполна был наделен мой дед. Характер отца моего, да будет Аллах к нему снисходителен, достался ему от материнской родни, и благородными качествами он оказался обделен. Поэтому-то и не искал он необходимых качеств в той, которую выбрал себе в жены. Женился он на матери моей, а она от матери и отца чужеземных, вот и пустилась она во все нелегкие с отверженным Иезекилем, потому что невдомек ей было, что у каждого человека должны быть качества, которыми его племя может гордиться. Не берегла она свою честь, потому что ведомо ей было, что ее род не придает значения тем ценностям, которые наше племя оберегает.