Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Рабби, — сказал барон проникновенно, — вы же меня знаете! Я же никогда не оторву уважаемого всеми человека от ученых занятий по сущим пустякам!
Конечно, мы даем вам эти руны как бы в аренду. В пользование. Разгоните ко всем чертям арабов, обустроитесь, восстановите Храм — тогда и вернете.
— И что вы хотите взамен? — спросил рабби тихо.
— А вы еще не поняли?
— Понял. Но вы все равно скажите, вот молодой человек тоже хочет услышать.
— А он что, тоже не понял?
—
— Он прав, Рудольф, — сказал рабби.
— Тетраграмматон, — шепотом произнес барон и повторил еще тише, но почему-то еще слышнее: — Тетраграмматон.
От этого шепота не то что у меня по спине — по стенам ко всему привычной пивной побежали мурашки. Латыш-хозяин алюс-бара за стойкой вдруг наклонил голову и замер, будто прислушиваясь к далекому приближающемуся грому.
«Уж не от Райниса ли он?» — подумал я мельком, но прогнал это подозрение: место встречи подбиралось не мной, учеником — и крайне тщательно.
Здесь было чисто.
— Мой ответ: никогда, — сказал рабби.
— Даже в аренду?
— А в аренду тем более.
— И даже на самых выгодных условиях?
— Барон, вот я сижу перед тобой, старый Исав. И ты танцуешь передо мной, старый Иаков. И твоя чечевица давно остыла. Что слава, доблесть, богатство?
Дым. И ты хочешь за дым приобрести солнце? Смешно. Вот и молодой человек посмеется вместе со мной. Ха-ха-ха.
Я и рад был бы от души посмеяться, но не знал толком, над чем. Да и вид барона не располагал к веселому смеху. Так выглядит человек, который опрокинул стопку чистого спирту, а там — вода.
Он долго сидел, обхватив голову руками. Потом выпрямился. Лицо его было белое.
— Ты мне все равно отдашь его, — сказал он, присвистывая бронхами. — Сам придешь. На коленях приползешь. Молить будешь: возьми. Даром возьми. Ты просто не представляешь цену, которую тебе придется заплатить за сегодняшний отказ.
Но, как бы ни шипел барон, а рабби Лёв в свое время на равных говорил с императором Рудольфом Габсбургом, тезкой барона и великим алхимиком.
— Господа, господа, — поспешно вклинился я, — а что это мы пиво-то не пьем?
5
Побеждая, надо уметь остановиться.
Операция не могла не удаться, поскольку Николай Степанович был самым старым солдатом на свете.
— Сверим часы. Без четверти три.
— Так точно, — сказал Левка.
— Два сорок два, — сказал Тигран. — Сейчас подведем.
— Гусар, — сказал Коминт.
И точно — вернулся Гусар. Встал боком, порываясь убежать обратно и как бы приглашая идти за собой.
— Ну, все, — сказал Николай Степанович. — В три ровно переходим шоссе. Лев, иди за Гусаром, он дорогу знает. И — слушайся его.
— Постой! — вскинулся Левка. — У них же у самих собак — как собак, тьфу. Дато всюду со своим ротвейлером ходит, даже в сауну, и вообще.
— А вы, значит, и об этом не подумали? Нормально, ребята. Всех вас стоило бы расстрелять перед вашим же строем.
Тигран нервно хихикнул.
— А ты, Саят-Нова, что бы ни происходило, хоть голые девки из-под каждого куста полезут — бежишь на пляж и очень метко стреляешь по катеру. Иначе они из своего «владимира» нас пошинкуют мелко-мелко.
— Понял, командир, — сказал Тигран. — Мне тоже этот катер очень не нравится, не знаю, почему.
— Ну, все, — сказал Николай Степанович. — Патронов не жалеть, пленных не брать.
— И блядей? — с сожалением спросил кто-то.
— Женщин и детей не трогать. Мы не горцы.
— Понял, командир!..
Шоссе переползли тишком ровно в три часа. Коминт вел, Тигран шел вторым, Николай Степанович прикрывал. Еще десять минут ушло на поиск отметины, оставленной Гусаром.
— Здесь, — сказал, наконец, Коминт.
Лаз в зарослях ежевики был совершенно незаметен, и выдавал его лишь резкий мускусный запах. Луна, наливаясь багровым, висела справа — на удачу.
Они протиснулись в узкий лаз. Под забором было подмыто, промоину затягивала железная сетка, отодранная с одного конца. По верху забора висела спираль Бруно и светились глазки охранных устройств. А здесь — всего только крапива, зимой не имеющая силы.
Стрелки сошлись чуть пониже трех, когда маленький отряд пробрался сквозь акацию и занял исходную позицию у подножия разросшейся шелковицы. Луна теперь была впереди, очень низко, и на фоне серебрящегося неба резко отпечатаны были силуэты корпусов, тарелка спутниковой антенны на крыше столовой и тонкая труба далекой котельной.
— Этот корпус? — прошептал Николай Степанович, указывая Коминту на ближайший к ним.
— Этот.
— Ну, с Богом: — он перекрестил друга, тот кивнул — и растворился в темноте.
Потянулось томительно время. Минута. Две минуты. Три.
— Что ж ты, Гусар. — и в этот момент грянуло!
Это происходило довольно далеко, и все же — такого воя и рычания дикой собачьей битвы ему слышать не приходилось. Будто не десяток собак носилось по бывшему (впрочем, почему бывшему?) лагерю — и вдруг сошлись каждая против всех, — а сотни, тысячи: Тигран напрягся и задрожал.