Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Будем считать, что мы забили стрелку , — сказал Николай Степанович.
Веселый этот разговор ему надоел. Тем более, накатывало что-то, он спиной это чувствовал… — Где у нас третий?
— Да вот же он.
Третий вставал из угла, бесформенно-белый, как раздерганный ком ваты: седой, бородатый и страшно испуганный.
— Ба… тяня? Батяня, ты? Н-николай С-степпа… Товарищ командир…
Левкины глаза, и без того навыкате, решили окончательно покинуть родные глазницы. Он переводил взгляд
— Илюха? — не сразу пришел в себя Николай Степанович. — Агафонов? Боец Агафонов? Какого хера вы делаете здесь, в этом… — он сдержался.
— Да я… вот тут это… Дело у меня тут.
— А, так это, значит, твое дело? Тесен мир… Что ж, Илюша, ты закон знаешь…
— Да, — сглотнул старый цыган.
— Овцу, если ты помнишь, я тебе простил.
— Простил, батяня.
— Этого, уж извини, простить не могу…
— Понимаю, батяня…
Пронзительный вопль, в котором живой души не было, донесся издалека.
— Тогда — пошли, — Николай Степанович снял с плеча автомат, кивнул на дверь.
— Прямо… сейчас? — цыган сгорбился.
— А чего тянуть?
— Да, чего тянуть… — согласился Барон. — Веди, батяня. А этим не верь, обманут. Всех всегда обманывают. Даже меня хотели обмануть.
— Да я и не верю, — сказал Николай Степанович.
Они вышли из столовой и свернули налево, в сторону от освещенной стоянки.
Вопль, теперь уже многоголосый и яростный, накатывался.
— Стой здесь, — велел Николай Степанович, поднимая руку. — И ни шагу.
Сам он вернулся к крыльцу, встал сбоку.
Разъяренные, как кошки, неслись к столовой четверо девиц. Не кошки, нет: тигрицы. Эринии. Демоны ада. Два пацана с автоматами не успевали за ними, а последним шел Коминт с девочкой на руках.
Ком тел, грохоча, ворвался в помещение. Там — взорвалось…
— Вот — наша, — сказал Коминт. — Еще почти нормальная. Бляди как там все увидели…
— Я понимаю, — сказал Николай Степанович. — Давай девочку — и помоги им, если хочешь.
— Всех кончать?
— Да, наверное. Всех.
С министром внутренних дел республики Крым Николай Степанович беседовал минут сорок, и они расстались, вполне довольные друг другом.
Левка и Тигран ждали внизу в трофейном «датсуне». Номера уже стояли новые.
— Командир, могу я задать нескромный вопрос? — спросил Левка. За этот день он приободрился и смотрел на всех несколько свысока.
— Извольте, пан депутат.
— Вы из уголовных или наоборот?
— А между ними есть какая-то разница?
— Ну, все-таки…
— Вообще-то я из Александрийских гусар.
— Понятно, — кивнул Левка.
— Лев, вы меня очень обяжете, если не будете трепаться о встрече со мной хотя бы со своей высокой депутатской трибуны.
— Никола-ай Степанович!.. — обиженно протянул Левка.
— Давайте за моими — и на вокзал.
Вовик-пулеметчик жил в симпатичном белом двухэтажном доме на углу квартала. Во дворе возле высохшего фонтана на скамейке сидели и ждали Коминт и Ирочка. Ручка ее была в новом гипсе, сложенная теперь уже правильно.
— Коминт, на два слова, — попросил Николай Степанович.
— Она меня не отпускает, — улыбнулся Коминт. — Только в сортир согласилась, и то под дверью скреблась.
— Ладно. Дело вот в чем… Короче, наш налет дал очень мало. Всего одну дозу.
Этот Гвоздь месяц назад вывез практически все… Эх, был ведь у меня когда-то этого дерьма полный чемодан!
— Им-то оно зачем?
— Золото делать. Идиоты. А новое поступление, как сказал наш друг Илья, ожидается не раньше марта. Понимаешь?
— Еще нет.
— Хорошо. Открытым текстом. Ты берешь вот это, — Николай Степанович вложил в руку Коминта толстенький флакончик из-под йода. — Сразу же идешь к Лидочке в больницу и потихоньку от врачей даешь ей эту пилюлю. — Он встряхнул флакончик, внутри подпрыгнул маленький шарик. — Его нужно разжевать или раздавить пальцами. Не глотать целиком, понимаешь? Это важно. И все.
— Постой. А как же твои?
— Разберусь. Разберусь, Коминт. Давай: девочка и мамаша. Это на тебе.
— Ты не прав, Степаныч.
— Я прав.
— А как ты тут будешь один? Если эти… друзья убиенных…
— Как учил нас товарищ Сталин? Переживать неприятности по мере их поступления.
— Это разве его слова?
— Не знаю, как слова, а выучка точно его. Да, вот, чуть не забыл… — Николай Степанович достал записную книжку, вырвал листок. — Шесть номеров. Идем ва-банк.
— Розыгрыш на следующей неделе?
— Сегодня пятница? Значит, на следующей.
Когда я был влюблен.... (Атлантика, 1930, апрель)
Известие о самоубийстве Маяковского настигло меня уже в Гавре. В ожидании посадки на «Кэт оф Чешир» я просматривал русские парижские газеты — и наткнулся на два сообщения кряду. Они имели непристойно-злорадный характер и с истиной совершенно не сопрягались. Предположений о причинах трагедии было два: самоубийство на почве сифилиса — и выбраковка чекистами отработанного материала. Я положил себе вечером в баре выпить за упокой его освободившейся души, а в Вашингтоне зайти в маленькую церквушку пресвятого Николая-чудотворца и заказать панихиду. Поскольку, вероятно, я был единственным, кто знал, что именно случилось с этим несчастным чудовищем.