Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Да. Проблемы возникли.
— И еще какие: И тогда решили создать человека заново, из: м-м: если разрешите, я отпущу подробности.
— Можно отпустить всю историю и прямо ответить на вопрос.
— Хорошо. Рах не есть воплощение абсолютного зла. Но он не различает добро и зло так же, как дальтоник не различает цвета. Чрезвычайная его долгоживучесть и высокая неуязвимость: извините. Я просто: да.
— Ничего.
— Единственный существующий ныне рах на земле вам известен под именем барона Рудольфа фон Зеботтендорфа. Впрочем, он даже не настоящий рах. Его создал по древнему синопсису Парацельс. И потом бедняга Парацельс двадцать лет гонялся за ним по Европе. Но кадавр сам настиг его в родном Базеле… Вот этот самый барон — чужими руками, конечно — и произвел необходимые действия…
— С целью уничтожения Пятого Рима?
— Скорее всего. И Союза Девяти. И, разумеется, сателлитных организаций…
— Всех, практиковавших ксерион?
— Если ксерионом вы называете вещество, содержащееся в яйцах мангасов и предназначенное для…
— Да.
— Тогда — всех. Однако возникшее в результате этих действий искажение мировых линий не распространилось на Новый свет и часть тихоокеанского побережья Азии.
— Все равно не понимаю, почему это не коснулось меня.
— Скорее всего, вы оказались в мертвой зоне. Но могут быть и другие объяснения.
— Итак, мой друг барон решил убрать конкурентов?
— Может быть. Другая возможная причина — это то, что рах по природе своей антагоничен ксериону. Как для него непереносима эта субстанция, так и сам он непереносим для процессов, в которых участвует ксерион. Скажем, его дыхание останавливает рождение золота. Естественно, при раскрытии мировых раковин…
— Чего же он хочет в итоге?
— Это было как раз в той части, которую вы попросили отпустить: Мы не знаем.
Мы не способны понять логику рахов. Равно как и вы. Именно поэтому у нас и возникли в свое время осложнения с ними.
— Ясно: Ну, а первый вопрос?
— Все зависит от того, что вы хотите получить. Перехватить управление?
— Нет. Вернуть этих бедняг в люди.
— Безумно сложная и рискованная миссия. Необходимый инкантаментум есть в рукописи Сюань-Цзана, а вся процедура изложена в книге «Джаханнам»: нужно взять последние абзацы каждой главы и расположить в обратной последовательности: Оба источника вам доступны.
— Да, я помню. Хорошо. Спасибо вам: месье Фламель.
— А как же наша основная тема?
— Мне следует подумать.
— Хорошо. Я буду ждать вас здесь же.
По дымному следу. (Антарктика, море Росса, 1947, январь)
Советские дети приучены мечтать о полярных путешествиях, потому что знают наперед: Африка им заказана. Не ходите, дети, в Африку гулять, — слышат они еще в колыбели. Лучший детский роман, созданный при большевиках (а возможно, и вообще лучший), «Два капитана», вдохновлен опять же экспедициями Седова и Брусилова: Мое краткое знакомство с ледяной периферией Империи надолго отвратило меня от гиперборейской романтики вообще и от всяческих «кухлянок», «малиц» и «парок» в частности. Хотя только оленья доха выручала меня во время зимовки в Петербурге девятнадцатого года — особенно после того, как стараньями некоей дамы в черном кожаном меня лишили матросского пайка…
Впрочем, забудем о ней.
Хотя лето здесь было в самом разгаре, оно оставалось полярным летом. Холод, сопли, слезящиеся глаза: Единственное его достоинство с точке зрения людей военнных — это незаходящее солнце. Эскадра шла в виду берега, не опасаясь айсбергов. Самолеты держались в воздухе круглосуточно.
— Итак, о нас уже знают, — сказал Ян, снимая наушники. — И, судя по мощности сигнала, приемная станция где-то совсем неподалеку.
— Очень хорошо, майор, — М. осторожно пристроил недокуренную сигарету на край базальтовой пепельницы и посмотрел на нас. — Значит, все произойдет очень скоро. Признаться, у меня чешутся руки. И, прошу не принять за попытку обидеть вас, Ник — я испытываю тревогу в связи с последними инструкциями вашего адмирала…
— Нашего адмирала. Нашего, М.
— Совершенно верно: вашего. Ожидание внезапного удара наци по кораблям, похоже, вконец измотало ему нервы. Достаточно посмотреть, как он держит вилку: Боюсь, что при малейшей попытке сопротивления он ударит всей мощью, и тогда нам придется уподобится мэтру Кювье, восстанавливая образ мыслей здешних инженеров по осколку пяточной кости, да еще неизвестно чьей.
— У нас и у адмирала разные задачи, — сказал я. — Мы не отвечаем за корабли и команду. Американские корабли не должны гибнуть в мирное время. Конгресс этого не поймет.
— Именно об этом я и говорю, — М. опять взял погасшую сигарету в руки и стал рассматривать ее, как экзотическую бабочку. — Именно эту мысль я и хочу внедрить в вашу голову, дорогой Бонд.
— Я не возражаю, — сказал я. — Думаю, что превентивный поиск может дать результаты. Да, конечно. У вас есть соображения, где именно находится искомый объект?
— Разумеется. Вот, пожалуйста: — он открыл папку. — Американцы убеждены, что фотографию изобрел мистер Кодак, но мало кто из них знает, что может сделать из простой аэрофотографии умелый лаборант.
В папке были чисто белые листы с черными пунктирными линиями. Я долго всматривался в них, пока не понял, что это — силуэты трех самолетов, стоящих крыло к крылу.
— Всего лишь сверхконтрастная печать, — сказал М.
— И где это?
— Здесь, — на испещренной поправками карте стоял крестик. — Двести двадцать морских миль.
— Адмирал знает?
— Еще нет. Я намерен сообщись ему post factum.
— Понятно: — я посмотрел на Флеминга. — Ян, мне нужно будет каждую секунду знать, о чем переговариваются наци. Вы сумеете это обеспечить?
— На поверхности земли — да.
— Тогда, как я понимаю, вы идете со мной?
— Разумеется, — сказал Флеминг.
— А вот тот самый Блазковиц, сэр! — сержант Грейнджерфорд стоял с таким видом, словно он лично зачал великого героя и вскормил его кровью своего сердца. — Тот самый , сэр!
Филя смотрел уверенно и твердо. Челюсть у него за годы испытаний стала совсем квадратная.
— Вот как? — я сделал вид, что удивляюсь. — Я слышал, что вы в звании капитана, мистер Блазковиц.