Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Слушайте, Бонд: Допустим, мы будем сидеть очень тихо: и все-таки нас здесь нащупают. Должны нащупать. И мы будем держаться: сколько?
Допустим, у врага не будет новых сюрпризов для нас, — он кивнул на дверь, в которую въехал маленький поезд. — Но патроны имеют свойство рано или поздно кончаться…
Я помолчал. Флеминг был прав.
— Я не могу отдать вам прямой приказ, Ян. Судя по всему, эти штуки, — я показал на уложенные в гнезда металлические чушки, — и есть то самое сверхоружие.
Атомные бомбы, может быть.
— Значит, штурм будет жесточайшим: Что мне с ними делать? Есть ли способ их: испортить? Взорвать?
— Не знаю, Ян. Но — постараюсь узнать. Остальное — на ваше усмотрение.
— Бонд! Вы не должны: в такой ответственный момент…
— При возвращении я постучу вот так, — я показал: тук, тук, тук-тук.
Нас вывезло в длинный низкий ангар, где в два ряда, носами навстречу друг другу, стояли небольшие безмоторные самолеты странной формы. На спине каждого, ближе к хвосту, лежали толстые трубы.
— Мать моя женщина, — тихо сказал Филя. — Так это же «Фау-1». Мы их в Пенемюнде сотни две целыми взяли.
— Которыми Лондон обстреливали? — решил уточнить я.
— Так точно.
Я внезапно понял, что мы говорим по-русски. Пока ехали, Филя отчитывался о своем боевом пути в стиле американской казармы, а тут — на тебе…
— Конь в пальто скачет, — объявил Филя.
Между самолетами неслось нечто в комбинезоне и с черным от машинной грязи лицом.
— Я приказал что? Я приказал прибыть Первому и Второму, гром, молния и четыре свиньи вам в жопу! Вы кто такие?
Я поднялся с сиденья и одним движением плеча скинул плащ.
Явление генеральского мундира по эффекту могло быть сравнимо разве что с ударом конского копыта в лоб. Существо в комбинезоне повисло в воздухе, хватаясь не то за кобуру, не то за сердце.
— Болван, — сказал я. — Нет, вы хуже болвана: вы паникер. Вы намеревались израсходовать оружие возмездия на отражение мелкой неприятельской атаки.
Расстрелять, — кивнул я Филе.
Как-то очень внезапно мы оказались в молчаливом полукольце людей в таких же грязных комбинезонах и с понурыми физиономиями давно и безнадежно бастующих английских шахтеров.
— Я: исполнял приказание, — выдавил из себя приговоренный.
— Нюрнбергский трибунал признал, что исполнение преступного приказа не является смягчающим обстоятельством для подчиненного, — сказал я. — Всем разойтись по местам. Унтершарфюрер, исполняйте.
Филя взял приговоренного за шиворот и вынул из его кобуры «вальтер».
Тут под потолком захрипел динамик, и до боли знакомый пронзительный голос завопил…
— Веркау, что вы там копаетесь? Эскадра уже миновала второй пост!
— Разрешите связаться с начальством, бригадефюрер? — чумазый Веркау почуял возможность избежать расстрела за преступление, которого не совершал. — Это директор! Это он приказал! Он меня и после смерти…
— Солдаты! — вскричал я. — В то время как ваши братья в горах Тироля ведут неравную борьбу с жидо-большевистскими полчищами и примкнувшими к ним финансовыми олигархиями, вы, окопавшись в безопасной и уютной Антарктиде, ковали оружие возмездия! И вот в решающий час, когда осталось всего лишь нанести последний решающий удар по врагу, поразив его в самое его ядовитое сердце, паникеры в штабе, пользуясь болезнью фюрера, готовы пожертвовать всем ради спасения своих жалких потрохов, за которые в базарный день последний нищий не даст и двух пфеннигов! Это измена! Но мы знаем, как следует поступать с изменниками! Они будут повешены на собственных кишках, а вокруг будут летать окровавленные чайки и кричать: «Смерть предателям! Смерть негодяям!»
Боже, подумал я, а ведь когда-то я был поэт…
Окровавленные чайки: надо же…
— Веркау, — сказал я очень тихо. — У вас есть последняя возможность искупить вину перед Отечеством. Унтершарфюрер, верните ему оружие.
— Что происходит, Веркау?! — завизжал из-под потолка Зеботтендорф, но Филя поднял ствол «шмайсера» и разнес динамик в мелкую пыль. Грохот очереди всех вдохновил. :Мы неслись по коридорам, обрастая новыми воруженными людьми.
Воодушевленный Веркау, у которого даже из-под толстого слоя солидола на лице проступал нездоровый лиловый румянец, бежал впереди. Я незаметно замедлял шаг, позволяя обгонять себя, покуда мы с Филей не оказались в арьергарде.
— Налево, — сквозь зубы сказал я ему.
Неосвещеная штольня уходила слегка вниз. Шагах в тридцати от входа она была перегорожена легким щитом с калиткой. Я отворил ее потихоньку, и мы вошли в темное холодное пространство.
Лучи фонарей уперлись в матовую черную стену.
Наверное, так крот воспринимает штык лопаты, вонзившейся в почву и перегородивший спасительный туннель.
— Тупичок, — сказал Филя. — Надо бы назад выгребаться, командир.
— Покурим сначала, — сказал я. — Дадим кризису развиться.
— Если что, — сказал Филя, — можно и как в замке Норенберг. Главное — чтобы за спиной никого живого не оставалось…
— Посмотрим, — сказал я, доставая портсигар.
Вдали ударили выстрелы, а через несколько секунд у входа в туннель послышались возбужденные голоса и отрывистые команды.
— Покурили, — сказал Филя и щелкнул зажигалкой. В две затяжки он всосал в себя «верблюдину» и взялся за автомат. — Главное, командир — никого за спиной…
И тут именно за спиной раздалось негромкое покашливание.
Мы разом обернулись. Ледяная корочка, покрывавшая нижнюю часть базальтовой стены, трескалась и осыпалась. Над полом загорелась и начала расширяться яркая полоска…
Кто-то медленно вынимал лопату.
Было уже совсем не до голосов по ту сторону калитки. Происходило нечто: Я почему-то ощутил себя куском стекла, по краю которого водили смычком.
Задвижка поднялась до половины нашего человеческого роста. Свет из-под нее казался металлическим, ртутным.