Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
У меня захватывало дух при мысли о возможностях моего открытия; но для этого сперва надобно было вернуться в цивилизованный мир. Как ни прекрасна жизнь на Елисейских Полях, но моей деятельной натуре оставаться здесь стало невмочь.
Уйти нам с Эшигедэем не представляло труда. О том, что станется с Аглиак и другими нимуланами, я старался не думать. Ведь священный жезл применялся ими лишь изредка, когда для сохранения нимуланского status-quo требовалось решительное вмешательство…
Каким образом Аглиак обо всем догадалась? Вероятно, таким же, как и все остальные женщины. Взять ее с собой я, разумеется, не мог, да она и не пошла бы…
В тот злосчастный вечер она была со мной любезнее обычного. После утомительной пляски, в которой приняло участие все племя, она поднесла мне выдолбленную из камня чашу, наполненную жидкостью, издававшей запах хорошего рома; это означало, что она признает меня высшим себя существом и вручает мне первенство в племени. Подав чашу, Аглиак низко поклонилась и стремительно исчезла в своем чуме или вигваме. Остальные нимуланы, стоя кружком, одобрительными возгласами понуждали меня осушить ритуальный сосуд…
Внезапно из толпы вырвался Эшигедэй; грубо выхватив чашу из рук моих, он метнул ее вслед своей матери; чаша пролетела сквозь легкий полог, и тотчас все строение сделалось объято пламенем. Я бросился было туда, но Эшигедэй силой удержал меня, шепнув притом несколько слов.
Будучи уже печально знаком с некоторыми свойствами веществ, перемещаемых из прошлого в будущее и наоборот, я сразу догадался об участи, которую приуготовила мне нимуланская Медея. Содержимое чаши должно было сжечь меня изнутри; участь Эшигедэя в таком случае тоже была бы незавидной: при самом благоприятном раскладе он стал бы всего лишь бесприютным странником во времени, не имеющим необходимых знаний и покровителей. Наши с ним жизни сделались величайшей ценностью для человечества, и было бы преступлением рисковать ими. Аглиак же, в конце концов, пала жертвою собственного коварства. Да и весь этот погрязший в праздности и разврате народец заслуживал хорошего урока.
Когда мы вышли к людям, оказалось, что отсутствовал я неполных два года…
Дети мои! Дорогие, родные мои! Вы все отныне мои дети, а все мы — большая семья, которая должна принести России, а потом и всему миру избавление от оков Времени, подобно тому как молодой государь готовит разрешение от рабских уз доброго нашего крестьянства. Мы с Эшигедэем — а он брат ваш, не забывайте! — обучим вас всему, что познали сами. Польза, которую мы принесем, будет неисчислима. А в начале лета мы все отправимся в первое свое большое путешествие. Мы своими глазами увидим, какой могучей, свободной, славной, богатой и благородной станет держава наша через пятьдесят-шестьдесят лет…
ГЛАВА 24
— Мма-ать моя… — протянул Терешков на глубоком вдохе.
Их вели по виадуку, и видно было, как от железнодорожных путей и до горизонта ровными рядами стоят танки. Танков были тысячи. Многие тысячи. Точно так же, рядами, стояли крытые грузовики, грузовики-цистерны, прицепы, трактора… огромные горы то ящиков, то чего-то сыпучего под брезентом… а дальше — ангары из гофрированного алюминия, а дальше — серебристые шары-газгольдеры, а еще дальше — серые корпуса с высокими трубами…
— Шагай-шагай, — ткнули его в спину. — Насмотришься еще.
ИЗ ЗАПИСОК ДОКТОРА ИВАНА СТРЕЛЬЦОВА
Теперь я знаю о времени гораздо больше, чем хотел бы знать, и поэтому думаю, что нам тогда почему-то достался настоящий день— не из тех, разумеется, которые имел в виду один из демократов минувшего века (у них-то, дурачков, все дни были настоящие, крепенькие, еще не выеденные изнутри всяческими гнусными тварями…) — достался в подарок, или как взятка, или просто по капризу Панкратова; но этот день не кончался, вот и все. Но он и не тянулся, он просто был. Мне этот день помнится огромным, как месяц.
Происходили всякие события. Они умудрялись начаться и кончиться сегодня, хотя обычно на такое отводится природой гораздо больший срок. Особенно в Москве.
Моя рана загноилась, подскочила температура, и даже начался бред. Охранница Нина прежде была фельдшером. Она вычистила мне все, что нужно, и перевязала заново. У охранников и бандитов есть свои методы лечения огнестрельных ран — чтобы не обращаться к врачам. Я даже и названий этих лекарств не слышал… а с другой стороны, к военной медицине подобное просто не могло иметь отношения: лечение такими способами десятка-другого раненых сожрало бы весь военный бюджет… Нина взяла деньги, сходила в аптеку, вернулась с таблетками и ампулами. От уколов я впал в некоторую задумчивость. Потом все прошло. Часа через три она сменила мне повязку — рана уже была чистой.
Крис не вернулся к назначенному сроку, только позвонил, отметился. Но и Панкратов сам не приехал, прислал с пакетом посыльную, этакую кубышечку в кепке и с хвостиком. В пакете были фотографии Эшигедэя — примерно в том обличии, что мы видели его на перформансе. Он и кадуцей. Кадуцей и он. И, наконец, просто кадуцей. Зажатый в смуглом кулаке.
Ираида была рядом со мной. Все решилось как-то слишком просто, само собой… даже не верилось.
Она была сантиметров на пять выше меня, и это почему-то больше всего нервировало.
Когда вернулись очень задумчивые Крис и Альберт, барон велел на время оставить все дела и посторонние разговоры. Сам он сказал:
— Человек не в силах отменить течение времени или старость, но он легко может продлить молодость и исключить ожидание. Нет смысла откладывать то, что неизбежно случится в будущем, — хотя множество глупцов поступают именно так, потому что так велит обычай, созданный ими же. Иван, Ирка-тян, подойдите ко мне…
Он вынул из кармана и бережно поставил на пол какую-то маленькую статуэтку-нецкэ, рядом с нею пристроил цветочный горшок с маленьким кривым вишневым деревцем, потом взял нас с Ираидой за руки, обвел вокруг деревца и нецкэ — и сказал, что теперь мы муж и жена. Я должен любить ее и заботиться о ней, а она — любить меня, почитать и слушаться. А потом барон предложил устроить праздничный пир.
Мы устроили праздничный пир — правда, бутербродами.
Все это походило на цветной сказочный сон. И только Софья Сергеевна, вдова Сильвестра, была черно-белой…
И очень нескоро мы — кто из нас? не помню… — заметили, что нигде нет нашего Васи. Он вроде бы не выходил из квартиры… дверь заперта, окна под мониторингом, подземные ходы не прорыты… Тем не менее Вася отсутствовал категорически.
А чуть позже — просто не пришло в голову посмотреть сразу — обнаружилась пропажа кадуцея.