Посредине пути
Шрифт:
Так и убедили. Решил я остаться вором и убийцей. Правда, отдельные попытки с моей стороны и позже еще были, но успеха не имели. Ишь чего захотел — нормальным человеком стать!
Даже одна очень пожилая, но очень-очень умная и опытная писательница всему поверила, написала про меня хорошую статью в газете, чем и создала мне немало недоброжелателей, но открыла возможность другим журналистам, братьям и сестрам рангом поменьше, тоже перерассказать про меня.
Я, конечно, когда пишу, стараюсь быть достоверным, потому и путаю правду с враньем, иногда так запутаю, что и сам не в состоянии разобраться, где что. Хотя нарушения достоверности попадаются
Такие осечки порою очень даже забавны. Помню телефильм «Аллегро с огнем», где двое идут разряжать магнитную мину, раздеваются до трусов, снимают часы, все металлическое, чтобы не сработало магнитное устройство мины, даже ботинки, ибо в них гвозди, и шагают в одних трусах к зловещей мине, неся в руках мешок… с железными инструментами.
А как пришлось краснеть мне самому, когда один дотошный читатель обнаружил у меня в дневниках лотерейные билеты в те годы, когда их еще не было; я в следующем издании исправил, но забыл про мотоцикл, который этот билет, став теперь облигацией, выиграть явно не мог… Кошмар!
Но в общем-то в дневниках все получилось так достоверно, что мне оставалось продолжать жизнь вором и убийцей. Это называется: стал жертвой собственного вранья и еще жертвой достоверности.
20
Да, воспоминания о Марьиной Роще не были самыми распрекрасными, несмотря даже на женщин, которые всячески пытались облегчить мое существование в этом сумбурном мире. Но воспоминания нельзя перечеркнуть, тем более, когда они касаются десяти лет. Громадный кусок в кратковременном человеческом существовании. А для меня он значителен еще и потому, что здесь все-таки, кроме участкового, было и много действительно для меня важного, такого, чего я, может быть, даже по сей день до конца осмыслить еще не сумел, хотя…
Нет — сумею, несмотря на лень, отсутствие образования и самомнение; я сознаю, что вообще-то я не дурак, что понимаю даже больше, чем умная собака, которая только говорить не умеет…
Конечно же, десять лет в Роще не забываются. Поэтому и отправился я в первую очередь туда. Доехал в метро до станции «Новослободская», здесь сел на трамвай номер 9, и вот я на Стрелецкой, а вот и дом мой, который уже давно не мой. Когда-то он значился под номером сорок четыре, потом под номером четырнадцать. За ним… родильный дом номер 9. Чуть дальше — парикмахерская. Здесь я полагал теперь подстричься, как будто никуда не уезжал. Но она оказалась закрытой на обед. Пошел дальше, чтобы хоть плюнуть на ступеньки магазина «Утюг», но и в этом не повезло — «Утюг» исчез с лица земли.
Вот это да! Мне его не жалко, но плюнуть в него сильно хотелось, а был бы я собакой, так еще и лапу поднял бы у крыльца… Но нет магазина, снесли. Вместо него здание строят панельное, многоэтажное. В доме, который «Утюгом» называли (еще и по-другому, «Бухенвальдом», за что так — мне не известно), я был лишь однажды, но с магазином продуктовым, который на первом этаже располагался, меня связывают весьма неприятные воспоминания. Именно отсюда я и украл яйца куриные.
Но
В ее магазине я наблюдал картины, которые меня потрясли. «Там», откуда я пришел в большую жизнь, мне и другим, на меня похожим, объясняли, что мы потому «там» находимся, что в большой жизни идет борьба за лучшие идеалы и воспитывается совершенно новый человек, от которого мы настолько сильно отличаемся, что на близкое расстояние не должны к нему подходить, только где-то на расстоянии около ста километров можем жить и далее. И я в это даже поверил. Поэтому-то увиденное в магазине у Иды меня шокировало. Например, давали там однажды ветчину…
Очень аппетитная она была с виду, и очередь быстро возрастала, люди нервничали: ветчину из подсобки выносили небольшими порциями, хватало лишь нескольким покупателям. Тут, конечно, еще объявились личности, которым везде все «положено» без очереди… У прилавка уже организовался заслон из женщин. На прилавке лежит «Особая» колбаса, но на нее не обращают внимания, все дрожат от возбуждения, адресованного ветчине. Появляется Ида в белом халате — румяная, с ярко накрашенными губами, едва шевелит короткими пальцами, унизанными золотыми кольцами, перстнями, и извещает, что ветчина кончается, так что, «товарищи покупатели, не следует волноваться понапрасну», и, обращаясь к «своим» за прилавком, презрительно заявляет: «Чтоб я еще раз взяла эту проклятую ветчину! Столько суматохи!» Скривив губы, этот студень на толстых ногах удаляется.
Но вместо того, чтобы перестать волноваться, в очереди начинается нечто неприличное, пошли выражения в адрес Иды, затем…
На «вы» никто ни к кому не обращается.
— Пустите! Мне вне очереди! — слышится взволнованный голос. — Я инвалид войны.
— Мне тоже положено без очереди: я участник революции, — заявляет старческий голос.
— У меня дети…
— У всех дети…
— У меня мама больная…
— Я сам едва на ногах стою, ночью работал.
— Я участник…
— Он участник, — ворчит седая женщина. — Если бы я тебе тогда не делала патроны, чем бы ты воевал? Так что не ори!
— Браво! Бис!
Перекричать гвалт не представляется возможным.
В открытую дверь подсобного помещения видны четыре белоснежные мадонны, они равнодушны ко всему, они руководят. Ого! Появляется еще одна Белоснежка… Эта идет, расталкивая покупателей, через входную дверь. Красавица! Тащит на плече большущий сверток, упакованный в целлофан; прет через магазин. Обернувшись к кассирше, кричит:
— Народу там… обалдеть! — Эта Белоснежка сама куда-то в магазин ходила. — Четыре рулона по рубль шестьдесят, слышь?! Осталось мало.
— Что это? — интересуются в очереди.
— Импортная туалетная бумага, — отвечает Белоснежка, — японская.
— Моющаяся? — ехидно спрашивает мужичонка в телогрейке.
— Фу! — фыркает дамочка в дубленке. — Мы за ветчиной стоим, а вы тут такое, совести нет!
— А что они странные такие, рулоны эти, — интересуются в очереди, — бумаги на них мало, катушки внутри большие, и такие дорогие?
— Так японская же, — объясняет мужик в телогрейке, — они там в Японии малого роста, рис едят, и то помаленьку.