Посредине пути

Леви Ахто

Весна была в разгаре, начинался чемпионат мира по хоккею, а я в весьма «малонаселенной» камере — шестьдесят человек — играл в жмурки. Пришла невеселая мысль: если человек в семнадцать дурак — это ничего, если в тридцать — есть еще надежда, но если уже пятый десяток и все не поумнел, — значит, это навсегда.

Самочувствие в первые дни моего пребывания в Бутырке было непередаваемо. Что я знал о Бутырке? Ничего. Хотя на воле почти ежедневно проезжал мимо в автобусе, троллейбусе или проходил пешком. Место историческое. Когда построено — не имею понятия. Давно. Пугачев тут сидел, это мне известно. Есть здесь его башня. Пугачева четвертовали. Меня за яйца, конечно, не четвертуют, но суд… Сам факт суда…

Ведь это был бы суд не за кражу яиц, а за образ жизни. Вот что до меня дошло, когда оказался благодаря бутылке в Бутырке. А ведь еще несколько дней назад я о неволе и не задумывался, несмотря на огромный опыт в этом деле. Мои дневники доказывали, что человек в силах изменить свою жизнь, если, естественно, он изменится сам. И как только они были напечатаны, тут же выявилось немалое число противников, утверждающих безапелляционно: сколько волка ни корми — он все в лес смотрит. Мое пребывание в Бутырской тюрьме являлось предательством в отношении всех, кто за жизнеутверждающий подход в данном вопросе, а следовательно, и за меня, волка, ставшего человеком. А я еще стремился доказать, что и не был волком…

Не был, но — как же так?! Сидишь опять… Алкоголизм? Да, но и здесь путаница: уже сдана в редакцию рукопись «Бежать от тени своей». Конец романа вроде не оставляет сомнений — автору и его герою удалось победить (в себе) это зло. Книга еще не издана, а автор… пал жертвой алкоголизма, у него в перспективе возможность продолжить дневники, в которых убивают очень милую женщину.

Конечно, и в Бутырке пришлось «играть на рояле», подстригли под полубокс, сфотографировали в профиль и анфас! Жена принесла передачу: батончик, сто граммов колбасы, четыре вареных… яйца!!! Еще двести граммов масла, мыло, зубную щетку. Маловато, но что поделаешь: она думала, здесь можно ежедневно приносить, как в больнице.

Да, с женитьбой мне не повезло. Какой должна быть качественная жена?

К примеру, жил у меня приятель на Преображенской площади, инженер-электроник, специалист высокого класса, и отец у него в Одессе портной, но сам он к жизни совершенно не приспособленный. Выходим, например, с ним отдать в починку его брюки. Нам надо, естественно, в ателье по ремонту одежды, а он прется в дамскую парикмахерскую: «Извините, не подскажете, где можно починить брюки?» Говорю ему в десятый раз, чтоб не лез везде с дурацкими вопросами, я же знаю, куда нам надо, идем скорее — он упрямо останавливает встречных: «Извините, вы не знаете, где можно починить брюки?»…

Но какая у него была подруга! На два дома таскала продукты, как трактор. Дома у нее муж-бестолочь и дети; на Преображенке — мой приятель, Наум. И эта милая вкалывала так, как принято теперь рассказывать, когда хотят пощекотать не знаю уж что — самолюбие ли женщин, самочувствие ли мужчин. Сама из себя красавица, все она умела по дому и за мужа умственную работу делала, но ценили ли ее эти остолопы?

Мужу, видать, лучшего и не надо было. Наум же мне советовал: «Женись на ней, человеком будешь (я холостой еще был), одетым, обутым, сытым, пиши себе, а не сможешь — она напишет, ты только подписывай». Вот ведь. За что только красавица так старалась для этих брюконосителей?

Мне такие подруги не попадались, но я не очень переживал. Зато у меня их было больше, я, что называется, возмещал качество количеством и в принципе жил ничего себе. Но как только женился, сразу перестали меня посещать и приятели, и приятельницы, а со временем потихоньку-полегоньку я сам превратился в идеального мужа-домработника…

Каким образом моя жена этого достигла? Скорее всего это результат воспитания: всю жизнь за меня никто ничего не делал. Женившись, я продолжал делать то же самое, что и всегда делал для себя. Так что все осталось по-прежнему, с той лишь разницей, что раньше

женщины приходили и уходили, а теперь нет.

Но, в отличие от подруги моего приятеля с Преображенской, та женщина, которая ко мне пришла насовсем, она… была милая и трогательная, и смешная, к тому же близорукая и всего на свете боящаяся: громкого звука радио, сильного огня на газовой плите; ключ в замке она поворачивала обязательно два раза и постоянно страшилась потерять или забыть что-нибудь, поэтому вне дома из рук не выпускала ничего; упаси боже ходить по городу с незастегнутыми карманами! Последнее вполне оправданно: уж я-то терять умею! Она опасалась, что стена дома обвалится как раз рядом с софой, где образовалась небольшая трещина; если с дерева в лесу свисает сухая ветка, она обойдет его, и дом зимой обойдет, если увидит висящую под крышей сосульку, а вот из-за черного кота она с дороги не свернет, хотя, выйдя из дома, за зонтом ни за что не возвратится, пусть на улице и льет как из ведра…

В литературе женщин чаще всего изображают загадочными, романтичными или же по-детски бесхитростными. Встречаются и героини. В Зайце тайн нет. Бесхитростная? Как сказать… Маленькие хитрости бывают и у ангелов, наверное, у Зайчишки тоже, но в ее честных глазах все они видны. А если и есть какая-то тайна, то лишь одна — непонятно, как может сегодня среди всех этих умных, практичных, образованных, деловых, героических, романтических, загадочных женщин откопаться совершенно обыкновенная, которая ну ничуть не хочет блеснуть?

Мне встречались таинственные, но после недолгого общения очень даже блекли, словно выветривались, хотя оставаться могли и образованными, и трудолюбивыми, и красивыми. Мой Заяц не из такой породы. Одевалась не то чтобы немодно, а… доступно, и из-за приобретения тряпок из шкуры собственной не лезла. Всяческую же нарочитую броскость в особах женского пола она весьма ехидненько отмечала. «Чем некоторые женщины старше, — заметила она однажды, смотря телевизор, — тем короче становятся их платья…» Эти «некоторые» были довольно именитые певицы.

Об отношении же ее к моей персоне мой приятель Станислав сказал своей жене этак полуиронически: «Да она с него пылинки сдувает». Но прозвучала словно бы зависть. Ведь с самого Станислава при всех его талантах вряд ли какая-либо из жен сдувала пылинки.

Познакомились мы с Зайцем в кабинете генерала, когда тот ей что-то диктовал. Вернее, там я ее впервые, увидел, и она произвела на меня впечатление именно этой самой своей простотой, естественностью и едва угадываемым благородством. Была она в то время секретаршей генерала. Сей факт — хотя тогда я этого предвидеть не мог — сыграл в дальнейшей моей судьбе немаловажную роль.

У таких людей, как Зайчишка, нет нужды бежать от собственной тени, они живут терпеливо и безотказно работают, и это — героическая жизнь, если разобраться. Я не хочу сказать, что достижения тех, кто на производстве выполняет за год пять и больше планов, можно сравнить с успехами стенографистки. Но ведь и она не виновата, что ее труд иначе планируется и нормируется, а бывают и вовсе ненормированные рабочие дни, по двенадцать и более часов в сутки; приходится часто просиживать в три раза больше других, менее опытных или менее добросовестных (увы, всем предпочтительнее машинистки высокой квалификации). У нее есть медаль «Ветеран труда», но я не видел, чтобы она ей в чем-нибудь помогла, даже в двадцатипроцентной добавке к пенсии ей отказали, потому что ее стаж не заработан в одном учреждении, как будто ее вина, что учреждения реорганизовывались или просто ликвидировались… Но сорок лет беспрерывного труда тем не менее есть, и долг в отношении природы тоже выполнен — ребенка родила и вырастила, несмотря на предательство мужа. Ближе и дороже, чем сын, у нее никого на свете нет.