Посредине пути
Шрифт:
По транзистору меня предупредили, что ожидается двадцать семь градусов без осадков, и я полагал, что моей начинающейся лысине солнечные лучи не повредят. Загорелая лысина, между прочим, выглядит намного симпатичнее, чем незагорелая.
По пути я прикидывал в уме варианты шуток, какими можно расположить парикмахера, вернее парикмахершу. В этой мастерской работал только один мужчина, мастер Вася, но могла быть не его смена. Вася после выходного, насколько я помнил, никогда в первую смену не выходил. Остальные два мастера — женщины. А расположить людей к себе крайне необходимо.
Однажды я подстригался у женщины-мастера, у которой болел зуб, а я ее своими ушами
Теперь то же самое, шагаю и думаю: не травануть ли про уши? Я давно здесь не бывал, они меня все забыли и уши мои, разумеется, тоже. Смотря, конечно, которая тебя обслужит. Есть здесь… во всяком случае, была в смене Васьки одна костлявая, ты ей хоть про уши, хоть про хвост — стена непробиваемая, чувства юмора нет. Другая же из них такая, к которой стараются попасть преимущественно клиенты, которым за сорок, и понять это можно только так: им нравится, когда она пухленькими пальчиками щекочет, ерзая при этом выдающейся грудью где-то около твоего носа. Но мастерства там кот наплакал, так обкорнает — первый милиционер остановит, поинтересуется, откуда сбежал. Подойдя к парикмахерской, глянул на часы — еще не было половины восьмого, но они уже открыли. Правда, из мастеров никого не было. Старенькая уборщица уборку затеяла — непонятно, почему не вечером после закрытия? Мой расчет, что приду первым, не оправдался. Три гаврика уже сидели, ждали. Один с орденом, другой, седой, с лентой, третий, лысый, без ордена, но на деревянной ноге. Еще один зашел. Он, оказывается, на улице стоял, курил, но он и был первый. Лет тридцати, сухопарый, нервный, с презрительно ко всему на свете оттопыренной нижней губой и сморщенным носом. Он стал о чем-то навязчиво рассказывать одноногому.
— …У нас… бесполезно! Даже та-а-кую мелочь не умеют! — Он махнул рукой.
Одноногий безразлично поддакнул, сам уткнулся в «Правду». Нервный от него не отставал, выражал недовольство, по поводу чего — понять было невозможно.
— А эти… одно и то же, ловят — отпускают, отпустят — опять ловят. Бесполезно!..
Он махнул безнадежно рукой, обведя всех сердитым взглядом, словно ища подтверждения своей правде. Остальные сперва были уже готовы соучаствовать в его недовольстве, но тут же отвернулись.
Тогда пришла она, мастер. Совсем не та, которую я ждал, из другой смены. Костлявая. Тоже нервная. Да еще в плохом настроении, потому что на улице дождь пошел, а обещали без осадков. Седой тоже посмотрел недоуменно в окно и объяснил: «Ну да, у них там на метеостанции раньше подагрик работал, тогда они угадывали правильно, но подагрик умер, теперь они не знают, что и объявить…»
— Бесполезно… — среагировал нервный, — такой пустяк, а не могут.
А если парикмахерша в плохом настроении и шутить не любит, как же она тебя подстрижет? Она же, надевая халат, ворчала: «У людей выходной как выходной, гуляют, а тут руки отваливаются»…
А людей, у которых выходной как выходной, все прибывало. Видно, все рассчитывали, как и я: кто же в понедельник с утра в парикмахерскую пойдет? И полезли все, как миленькие, как и я со своими ушами. Нервный, конечно, опять недоволен.
— Это они только открывают в половине восьмого, а когда на самом деле работать начнут? Бесполезно! Она еще чесаться-причесываться будет с полчаса
А парикмахерша на руки свои жалуется. Уборщица ей посочувствовала, а мне от этого толку никакого — мои уши и зеленые глаза здесь бесполезны, факт. Поскольку у человека руки отваливаются… И я ушел.
Честно говоря, не так уж и сильно мне нужно было подстричься. Я пришел сюда совсем даже не потому…
Мне хотелось, прежде чем сесть в поезд… Ах, да что там — было просто грустно. Здесь недалеко в этот час в доме рядом с Бутырским рынком, за одним из окон (из него мне уж столько раз смотрели вслед добрые карие глаза) спала сейчас Зайчишка, а я уходил… неподстриженный, уходил, чтобы в три часа дня сесть в поезд Но сейчас никто на меня не смотрел в окно с двенадцатого этажа. Я уходил и смотрел на окно. Рано еще, в окне никого не было. Но я все равно видел это личико с доверчивыми грустными глазами.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
24
Я остался на хуторе Ванаталу. Можно сказать, снова повезло. Дом, то есть хутор со всеми его пристройками и мельницей, конечно, купили. Но прошли недели, прежде чем я увидел нового хозяина. Звали его Хуго. Он был похож на моего дядю с острова Сааремаа; невысок, плотен, квадратный череп с широким лбом. Но, в отличие от моего дяди, который тоже звался Хуго, этот мужик был не склонен к алкогольным напиткам, уж трезвенника от пьяницы я еще в состоянии отличить. Он приехал на такси. Время приближалось к полудню, Тийю только что отбыла в Вильянди (живописный городок в Центральной Эстонии, где-то там неподалеку лечился муж Тийю).
Около месяца назад, когда Тийю ездила в Одессу к младшей дочери, я был усердным «базарным воробьем» и собирал кормовую свеклу в колхозе имени В. Кингисеппа, таскал мешки с картофелем, в результате пятьсот рублей запрятал в заначку и относительно зимнего пропитания был спокоен. Топлива тоже хватало, от Роберта же остались те самые бревна, которые меня придавили так, что правой рукой орудовать в колхозе было очень даже неудобно: в любом положении рука вообще-то двигалась свободно и не причиняла сильной боли, только нельзя было заложить ее за спину, а если попробовать дотянуться ею до лопаток — дикая боль! Так что если бы, скажем, я попал в ситуацию, когда выкручивают руки, — мне был бы каюк.
С деньгами повезло не только в колхозе. Еще поляки в Варшаве издали мою книгу «Бежать от тени своей», и я получил чеки. Причем они ее издали неожиданно двумя тиражами, и гонорар соответственно увеличился. Единственно, я не понял, зачем им понадобилось изменить название: они перевели «Бежать от жены своей»… Такая обложка действительно смотрится более интригующе, если подумать. Ведь каждой полячке небезынтересно узнать, как это бегают мужья от своих жен, да и поляки иные, надо думать, не прочь узнать, как можно удрать от жены, так что в результате, по-видимому, и выпустили двумя тиражами. Люблю людей с юмором. Удалось заключить договор с болгарами, по вот неизвестно, под каким заглавием издадут.
Итак, Тийю отправилась навестить мужа, и тут же во двор заехало такси. Из него вылез коренастый мужик с внешностью моего дяди и его именем, лет ему было около сорока. Поздоровались.
— Я — новый хозяин, — сказал он как бы между прочим.
— Я — старый жилец, — в тон ему ответил я. Обменялись рукопожатиями. — За деньгами, наверное, приехали? — спросил я, имея в виду квартплату, то есть те уже известные пятнадцать рублей в месяц.
— Нет, — ответил он так же безразлично. — Просто так. Посмотреть.