Посредник

Кристенсен Ларс Соби

Секретарша Бленда Джонсон, дама во всех отношениях практичная, проводила его в конференц-зал на верхнем этаже мэрии, самого роскошного здания в Кармаке, если не считать церкви. Каменная постройка, воздвигнутая в 1908 году, когда сюда хлынули европейцы – поляки, немцы, итальянцы, норвежцы и ирландцы, которые в итоге стали удачной смесью закаленных и сентиментальных ворчунов в этом скудном округе. Из мэрии, когда позволяла погода, открывался вид в двух направлениях. На западе город заканчивался железнодорожными рельсами, сорняками и закатом за бурыми холмами, почти сплошь покрытыми гладкими, овальными валунами, оставленными

ледником в незапамятные времена, задолго до нас. На востоке Юнион-авеню, прорезая центр, тянулась дальше, к жилым кварталам и Снейк-Ривер, которая была также городской границей. Можно подумать, эти две панорамы относились к разным местам, но так уж Кармак располагался – меж сезонами года, меж горами, пустошами и равнинами, вообще прямо-таки меж всего. Тем утром шел дождь. Летняя пыль сбегала в бассейны. Фрэнк Фаррелли сел перед Комиссией, и секретарша закрыла за собой дверь. Никто толком не помнил, с каких пор эта Комиссия света белого не видела, наверняка уже несколько лет, когда дела в Кармаке впрямь пошли вкривь и вкось. Именно тогда поезда и перестали здесь останавливаться. А когда поезда мчатся мимо, зачастую настает конец всему. Никто не приезжает, никто не уезжает.

С виду Фрэнк Фаррелли производил впечатление человека честного и порядочного. Серые брюки, замшевый пиджак, темная рубашка в клетку. Ботинки надраены, ногти чистые, подпиленные. Это не осталось незамеченным и говорило в его пользу. Посреднику дается лишь один шанс, и его нельзя упустить. Несколько капель дождя еще сбегали по его лицу. Пастор протянул ему носовой платок. Фрэнк Фаррелли не знал, что с ним делать, и опасался, что попал впросак, еще и рта не открыв.

– Раньше вы работали на железной дороге?

– Да, в кассе номер три.

– Чем вы занимались после того, как вокзал закрылся?

– Искал работу, присматривал за матерью и думал.

Доктор отодвинул в сторону стопку бумаг, дал слово Шерифу.

– О чем же вы думали?

– О разном. О жизни. О будущем. Об этом городе.

– И что же вы думали о жизни и о будущем, Фаррелли? И о городе?

– Что надо принимать все таким, как есть.

Пастор наклонился над столом:

– Вы не женаты?

– Верно. Не женат.

– И в мае вам исполнилось тридцать пять. Вы не думали жениться, завести семью?

– Я ведь уже сказал. Надо принимать все таким, как есть.

– Видимо, это ваш девиз, Фаррелли. Принимай все таким, как есть.

– Да. А как же иначе? Только надо быть готовым.

Пастор улыбнулся и опять предоставил слово Шерифу, который сразу перешел к делу:

– Почему вы подали заявление на эту должность, Фаррелли?

– Я уже говорил, что несколько лет сижу без работы. Хочу приносить пользу.

– Характер должности не вызывает у вас возражений?

– Думаю, я вполне хорошо информирован.

– Я о том, в состоянии ли вы выполнять задачи, которые будут на вас возложены.

– Думаю, я в состоянии взять на себя эту ношу.

– Даже в чрезвычайно трудных обстоятельствах?

– Я ведь говорил, что работал в кассе номер три. Иметь дело с пассажирами тоже было не всегда легко. Особенно под конец. Они считали, что поезда не останавливались по моей вине. Несправедливо, как мне казалось. Но работал я все же до самого конца. Такой у меня характер.

Пастор перебил его:

– Но здесь по-другому,

Фаррелли. Вы будете встречаться с людьми лицом к лицу, в самые тяжкие для них минуты. Вам придется сообщать матери, что ее дочь погибла в дорожной аварии. Сообщать отцу, что его сын утонул в реке. Сообщать, глядя в лицо их близким и…

Шериф положил руку на плечо Пастору:

– Да-да. Мы спрашиваем, Фаррелли, об очень простой вещи: есть ли у вас опыт сообщать дурные вести?

– Мне довелось сообщить матери о смерти отца.

– Как умер ваш отец?

– Он хотел починить водосточный желоб на крыше и упал с лестницы. Высота была не очень большая, но упал он на косу, лежавшую в траве. Лбом. Череп раскололся, как яйцо. Простите. Не надо было говорить. Но я видел все это собственными глазами. Ужасно!

Фрэнк Фаррелли потупился, осторожно провел тыльной стороной руки по лбу и поневоле воспользовался пасторским носовым платком. На сей раз утер не дождинки, а слезы. Шериф помолчал, потом продолжил:

– Помню. Сколько вам было лет?

– Тринадцать.

– Я тоже помню, – сказал Пастор. – В церкви вы стояли у гроба отца. Для тринадцатилетнего это поступок.

– Спасибо. Это был мой долг.

Фрэнк снова утер глаза, с удовлетворением. Безусловно, сей факт – очко в его пользу. Он был человеком чувства. Мог вжиться в чужую боль и скорбь. Но затем, по обыкновению, в голову пришла прямо противоположная мысль, что Комиссия искала не чувствительного человека, а, наоборот, холодного, который, не дрогнув, сможет сообщать самые мрачные вести. И точно, Шериф не сдавался:

– Вы плачете, Фаррелли?

– Нет-нет. Это просто дождь.

– Слезливый Посредник нам ни к чему. Слезы – привилегия близких. А не Посредника.

Комиссия встала. Фрэнк тоже. Беседа закончилась. Комиссия не то чтобы осталась им недовольна, однако ничего не обещала. Ответ он получит в скором времени, через несколько дней, может быть уже завтра. Та же секретарша проводила его к выходу. И уже у дверей спросила, как все прошло. Фрэнк ответил, что, по его мнению, хорошо. Отвечая, он смотрел в пол, опять же по привычке. На беджике, приколотом на груди секретарши, значилось: Бленда Джонсон. Симпатичная, невысокая, в белой блузке и черной юбке, придававшей ей слегка старомодный, несовременный вид. Фрэнку она понравилась. Он как будто бы помнил ее по школе, она училась несколькими классами ниже. Бленда Джонсон сообщила, что с двумя другими кандидатами обстояло не так хорошо, Комиссия ничего не говорила – чего не было, того не было, – просто ей так показалось. А стало быть, у Фрэнка определенно есть неплохой шанс.

Он вышел из мэрии и направился на запад, мимо старых баров – «Кабачка Смита», «Салуна Вилли», «Волшебного паба», полных теней, у которых больше не было средств напиться до веселья, только вдрызг, чтобы от водки сморил сон. Дождь перестал. Фрэнк зашел к Биллу Мак-Куайру, мяснику, одному из тех немногих, что покуда не прикрыли лавочку, решил раскошелиться на парочку натуральных котлет. Билл поинтересовался, что у Фрэнка за праздник, раз он этак шикует. Может, праздник, а может, и нет, ответил Фрэнк. Удачи тебе, сказал Билл. Примерился отрубить последний кусок, но топорик выскользнул из ладони и ненароком отсек полмизинца. Билл взвыл и начал ползать по полу в поисках кончика пальца, а из раны хлестала кровь.