Постой, паровоз!
Шрифт:
Окошко действительно открылось, а Зиновий закрыл глаза. Хватит с него, настрадался, пора умирать… Он чувствовал на себе напряженный взгляд, но выстрел так и не прозвучал. Окошко закрылось, а спустя минуту открылась дверь. В камеру вошел человек с темным свечением над темным силуэтом… Человек в военной форме с погонами полковника. Зиновий тряхнул головой, чтобы прогнать глупое видение. Нет никакого темного силуэта, нет никакого темного свечения. Мерещится ему… Но ведь он почувствовал этого человека. Полковник без шума подошел к двери, бесшумно
– Здравствуйте, Зиновий Валентинович, – усаживаясь на заправленную кушетку, поздоровался он. И затем уже спросил: – Если позволите?
– Да, конечно. Вы начальник тюрьмы?
– Откуда вы знаете? – нахмурился полковник.
– Ниоткуда, – пожал плечами Зиновий. – Догадался.
Он должен был ненавидеть этого человека. Ведь именно он держит его в черном теле, не дает жизни. Но Зиновий не смог даже разозлиться. Напротив, был рад, что этот человек снизошел до разговора с ним. До разговора! Надзиратели каждый день входили в его камеру, осматривали ее, следили за тем, как он брился. Но не позволяли даже смотреть на себя. Хотя с ними иногда и можно было перекинуться парой слов. Иногда и очень редко. А этот сам хочет разговаривать с ним. И даже поздоровался. Доброй души человек. Даже более того…
– Скажи мне, как было дело. Убивал ты капитана Шипилова или нет?
Полковник добродушно улыбался, но взгляд был достаточно жестким. Плотный взгляд, пристальный. Но Зиновия ничуть не смущала та сила, которая от него исходила. Не размокала в нем воля под натиском чужой энергетики, не скисала как парное молоко от чьего-то плевка. Как будто непробиваемо-плотный энергетический экран окружал его со всех сторон. Мало того, он сам создавал этот экран…
– Нет!
Он уже точно знал, что не убивал оперативника.
– Тогда кто?
– Не знаю.
Вместе с тем он уже был на все сто процентов уверен, что Шипилова убила Наташа. Но неужели это кого-то может еще интересовать? Он осужден, он страдает – липовая справедливость восторжествовала, а потому списана в архив…
– Уверен, что не ты?
– Уверен.
– Мне тоже почему-то кажется, что не ты… Ну да ладно… Тут такое дело, – замялся полковник.
– Что? Хорошая новость и плохая? – догадался Зиновий.
– Ты меня удивляешь. Откуда ты все знаешь?
– Да так, мысль в голову пришла, – пожал он плечами. – Сама по себе… Они постоянно в голову лезут, эти мысли. Даже не знаю, когда свыше, а когда от лукавого… Свихнуться можно…
– Это верно. Но ты угадал. И плохая новость есть. И… ну, скажем так, относительно хорошая…
– Плохая – мама умерла? – с надеждой на собственную ошибку посмотрел на полковника Зиновий.
– Да, еще в прошлом году, острая сердечная недостаточность, – скороговоркой выпалил тот.
– Я так и знал, – обреченно вздохнул он.
Было у него видение. Да, в прошлом году. Больничная палата, мама на койке, врачи над ней. Капельница с полной емкостью. И тонкая прямая
– Есть еще и другая новость. Твое дело приняли к пересмотру. Возможно, приговор отменят. Смертную казнь заменят на тюремное заключение…
– Заменят, – как будто о чем-то решенном сказал Зиновий.
Он и сам не понимал, откуда у него появилась эта уверенность в благополучном исходе дела. Относительно благополучном. Ведь смертную казнь могут заменить двадцатилетним сроком. Тогда отправят его в тюрьму или колонию особого режима, что в общем-то одно и то же. Но там хоть люди с ним в камере сидеть будут, уже веселей. Хотя какое может быть веселье в столь безликой и бессмысленной жизни?
– Может, лучше приговор привести в исполнение? – спросил он.
И посмотрел на полковника так, как будто от него зависело, умереть ему сейчас или жить дальше… А ведь зависело. Глядя на него, Зиновий понял, кому обязан жизнью.
– Почему вы меня не убили?
– Были обстоятельства.
– Грех на душе?
– Грех, – кивнул полковник. И с горькой насмешкой спросил: – Может, скажешь какой?
– Не знаю… Но мне кажется, вы не виноваты…
– Объективно нет, а субъективно – не знаю… В общем, не буду вас задерживать…
– Да я в общем-то никуда не спешу, – тоскливо улыбнулся Зиновий.
– Действительно… Но у меня дела… Готовьтесь, Нетребин, будет суд…
Зиновий знал, что суд пересмотрит приговор. И даже знал, на какой срок заменят смертную казнь. Двадцать лет… Так оно и оказалось. Был суд, был вердикт. И двадцать лет строгого режима. Строгого, а не особого. Хоть в чем-то в свою пользу ошибся…
После суда к нему снова зашел начальник тюрьмы. Зиновий ждал его, до блеска выдраил камеру, выстирал и просушил свою робу, выбрился до синевы. Нравился ему этот человек.
– Спасибо вам, – сухо поблагодарил его Зиновий.
И не стал добавлять, что было бы лучше, если бы все-таки приговор привели в исполнение. Не нужно об этом говорить. Ведь человек старался, должностью и погонами своими, по сути, рисковал.
– Спасибо тебе, парень, – вымученно улыбнулся полковник. – Такое чувство, что нет больше греха на душе…
– И темного свечения больше нет.
– Какого свечения?
– Темного…
Не было сейчас никакого свечения – ни светлого, ни темного. Обычный человек в военной форме на фоне мрачных стен. Свечение возникло только раз, когда он переступал через порог камеры… Может, и не было никакого свечения, а у Зиновия просто в мозгу «закоротило»… А может, и было. Может, в самом деле человек грех с души снял. Оттого и просветлела его духовная оболочка…
– Не знаю, о чем ты говоришь, парень. Но на душе полегчало. Если бы вообще приговор отменили.