Посвящение
Шрифт:
— Нет, по-моему, марихуана тут ни при чем. Картина совсем не такая, как при наркотическом опьянении, — говорит Амбруш.
— Откуда ты знаешь? — обрывает его Карой. — Ты что, курил раньше?
— Да, — отвечает Амбруш, и оба брата на мгновение впиваются друг в друга взглядом.
— Тогда тебе виднее, — сдается Карой.
Лаура тем временем подходит к постели Гарри:
— Он весь пылает! Прямо огнем горит.
По телу Гарри время от времени пробегает судорога, одна рука конвульсивно вздрагивает, будто под током. Изредка, почти не артикулируя, он силится выговорить
— Он бредит, — шепчет Лаура.
Амбруш склоняется над Гарри, прислушивается к его словам, затем беспомощно разводит руками:
— Ничего не понять. Вроде бы он говорит о каких-то цыплятах. — Амбруш снова вслушивается в бред больного: — Да, цыплята и корзина… А сейчас сказал вроде бы как слово «телега». Судя по всему, наш Гарри из провинции. Вам не кажется? — Он опять низко склоняется над ним: — Все то же самое: цыплята в корзине, телега.
Все трое переглядываются. Первой заговаривает Лаура, сдавленным от страха голосом:
— Он тяжело болен. Не знаю, что с ним, я не врач, но болен он очень серьезно.
Сердце Кароя тоже сжимается от страха. Мучения человека в чужом гостиничном номере вдруг заставляют его полнее осознать мрачную, чужую обстановку, которая окружает и его самого. Карой чуть ли не кожей ощущает темную, беспросветную ночь, объявшую его, навалившуюся на него всей своей громадой и готовую похоронить человека под своей бездушной толщей. Куда-то далеко, в необозримые звездные просторы, отодвинулись освещенные лампой кровать и чертежный стол — дом, где он чувствовал себя в безопасности. Сейчас этот подсказанный памятью светлый круг родного угла не в силах его защитить. Кароем овладевают панический страх, желание убежать подальше, и он торопливо, нервно говорит:
— Если нас увидят здесь, то подумают, будто мы ему навредили. Пойдемте отсюда! Скорей! — И, сжав кулаки, работая локтями, он продирается через те несколько метров, что отделяют его от двери.
Карой сбегает по лестнице, Амбруш и Лаура, спотыкаясь, кидаются следом за ним. Лаура с удивлением видит, что Карой, не замедляя шага, пересекает гостиничный холл и, даже не попрощавшись с портье, выбегает на улицу. Амбруш на ходу кивает портье, но тоже не подходит к пульту сообщить о тяжелом состоянии Гарри. Полностью утратив душевное равновесие, Лаура выскакивает за дверь вслед за Амбрушем и лишь на набережной накидывается на братьев:
— Вы что, рехнулись оба? Отчего вы не известили портье?
— Сама ты рехнулась, — холодно, враждебно цедит Карой. — Завтра я собираюсь продолжить путешествие. Не намерен я из-за этого типа жертвовать своей поездкой! Если что с ним случится, то нас потянут к ответу. Или ты хочешь торчать в префектуре вместо того, чтобы гулять по Флоренции? Не принимай близко к сердцу, он бы тоже ради нас палец о палец не ударил! Даже с обедом не пожелал торопиться, когда мы его ждали, забыла, что ли? — И Карой упрямо шагает дальше.
В пансионе Амбруш на сей раз не откалывается от супругов, а вместе с ними заходит в номер.
Карой тотчас же бросается на постель, Амбруш усаживается на
— Надо было предупредить портье. Почему вы ему ничего не сказали? Как знать, что станется с Гарри до утра? А может, его обнаружат еще позднее.
— Да не беспокойся ты, утром наверняка будет уборка, — пытается успокоить ее Амбруш, сам расстроенный и подавленный.
Лаура расхаживает по комнате взад-вперед.
— Как же ты мог бросить его одного, ты, такой добропорядочный во всем? — снова взывает она к Карою.
— Нисколько он меня не волнует, этот самовлюбленный идиот! Я с первой минуты возненавидел его! — говорит Карой, уставясь в потолок мрачным, неподвижным взглядом.
— Но ведь он болен! — Голос Лауры чуть не срывается на плач. — Человек лежит в бреду. Наверняка корзину с цыплятами когда-то переехала телега. Мне не раз приходилось наблюдать, как в беспамятстве больных одолевают самые мучительные воспоминания, картины отдаленного прошлого. Бедный Гарри, а вы оба просто чудовища! — Лаура и сама пугается слова, едва не вырвавшегося у нее в порыве возмущения: ведь она чуть было не сказала: «Вы просто убийцы», поэтому она повторяет: — Вы просто чудовища!
Лаура тоже садится, серьезно, изучающе смотрит поочередно на Кароя и Амбруша. После чего встает, подходит к постели Кароя:
— Сядь, пожалуйста, Карой, я хочу тебе кое-что сказать. Карой, я не поеду дальше с вами. Я не хочу быть твоей женой. Я хочу с тобой развестись, и завтра же утром я возвращаюсь в Пешт.
Кароя не надо больше упрашивать, при этих словах жены он сам садится на постели.
— Полно, Лаура, стоит ли устраивать такой балаган по пустякам! Вот увидишь, ничего с этим Гарри не случится! Перед отъездом мы еще раз заглянем к нему в гостиницу.
— И вовсе не из-за Гарри, — судорожно трясет головой Лаура. — Карой, я поняла, что не люблю тебя. А теперь я даже потеряла веру в тебя. Амбруш, прошу тебя, переночуй с Кароем здесь, а мне уступи свой номер. До утра есть еще немного времени, и мне хотелось бы поспать.
Карой вскакивает и, схватив Лауру за плечи, насильно поворачивает ее к себе:
— Перестань валять дурака, Лаура! Если хочешь, я прямо сейчас отправлюсь в «Габриэли», или Амбруш позвонит туда, все это дело можно уладить за десять минут! Конечно, ты права, мне стыдно сейчас, и я постараюсь исправить упущенное. Но как тебе могла прийти в голову мысль о разводе из-за сущей нелепицы?!
Амбруш тоже встает и опирается об умывальник:
— Карой, это отнюдь не нелепица и не упущение, какое можно уладить с твоей корректной тактичностью. Иной раз ты даже меня поражаешь, а ведь я тебя знаю с рождения. Неужели ты даже сейчас не в состоянии признать, что наш поступок — это подлое, отвратительное, трусливое преступление и его нельзя «уладить»? Кстати, Лаура страдает вовсе не из-за того, что мы бросили Гарри в беде. Сегодня, на Мурано, мы с ней переспали.
Карой опускается на край постели. Он недоверчиво улыбается, улыбка словно прилипла к его лицу, он бессилен согнать ее.