Потанцуй со мной

П. Белинская Анна

Его тело обездвижено, а голова падает на плечо.

Мне страшно, мерзко и противно, когда в нос ударяют зловонные запахи алкоголя, травы и рвотных масс.

Кручу головой по сторонам, выискивая того, кто смог бы мне помочь.

Вскакиваю, но резкий световой удар бьет по глазам, и я падаю на диван, закрывая лицо руками.

Музыка смолкает.

Громкий топот и вялые женские вскрики заставляют открыть глаза и щурясь, обвести мутным взглядом задымленное помещение.

— Всем оставаться на своих местах. Работает оперативная

группа.

17. Юля

— По стеночке, по стеночке, — среди ничего непонимающей молодежи я различаю грубый мужской командный голос.

Я не вижу, кому он принадлежит, но чувствую, что именно он принесет мне проблемы.

— Матвей, да приди ты в себя. Ну же, давай, — с яростью толкаю Свирского в бедро.

— Присаживаемся, товарищи отдыхающие наркоманы и бездельники. Этого пакуем, — совсем рядом доносится до меня этот неприятный голос.

— Матвей, — хнычу и остервенело дергаю парня за рукав.

— Утомился, наверное, бедолага, — слышу над головой и вздрагиваю. — Давай-ка я помогу, милая.

Опасливо поднимаю голову и вижу возвышающегося крупного мужчину лет 55 с усами и заросшим густой щетиной лицом. Его взгляд полон безумия и ненависти, и мне становится невыносимо страшно.

Он наклоняется над Матвеем, а я отползаю по дивану в сторону.

— В отключке, сученыш, — сжав челюсти, говорит трем бойцам в камуфляже.

Мое тело сковывает неподдельным ужасом, когда мужчина несколько раз бьет по щекам Матвея, а потом хватает со стола стакан, на половину заполненный какой-то янтарной жидкостью, и с особым удовольствием плескает в лицо Мота.

— Подъем.

Свирский дергается и начинает кашлять, отплевываясь жидкостью и заваливаясь на бок.

— Сидеть, — шлепок по щеке.

Мужчина хватает Свирского за шкирку и с остервенением припечатывает его обратно к дивану.

Матвей закашливается, обтирая лицо рукавом испачканного бомбера.

Не могу смотреть на весь этот ужас.

Меня трясет мелкой дрожью.

Судорожно втягиваю воздух, которого здесь нет.

У меня всегда так, когда я нервничаю.

Голова начинает кружиться, а перед глазами плывет.

Еще один удар.

— Что, блть… — открывает глаза Матвей и с огромным усилием обводит затуманенным взглядом присутствующих.

Он ничего не понимает, его глаза налиты кровью, и я вижу, насколько ему плохо.

— Проснулся? Доброе утро. А теперь подъем, — мужчина дергает Матвея за шиворот бомбера и стаскивает с дивана, швыряя тело Матвея, как тряпичную игрушку.

— Да что вы творите? — не выдерживаю я. — Не видите, что ему плохо? Ему помощь медицинская нужна, — срываюсь к Матвею, который валяется на полу и надсадно стонет.

— Убери ее, — усатый велит амбалу, у которого в руках оружие и маска на лице. — Защитница хренова.

Меня вздергивают, точно я и не вешу ничего.

— Не трогайте меня!

Что вы делаете?

— Сейчас мы гражданину-наркоману в отделении окажем медицинскую помочь, — издевательски скалится мужик, присаживаясь рядом с Матвеем на корточки. — Клизму поставим, а ребята мои всю дурь из него выбьют, правда, мужики? — поднимает лицо к амбалу и ехидно улыбается. — Сука, — грубо хватает Свирского за волосы и приподнимает лицо, из носа которого стекает темная кровь.

Меня тошнит.

— Забираем клиента, — кивает на Мота, брезгливо обтирает кровь о куртку Матвея, встает, с хищным прищуром осматривая притихший танцпол.

Два бугая в спецовке поднимают под руки Свирского под его неразборчивую брань. Я вижу, как из кармана куртки Матвея выпадают два небольшие прозрачные пакетика с белым порошком.

Всё внутри холодеет от понимания происходящего, и я обнимаю себя руками и пытаюсь удержать себя на ногах, чтобы не свалиться в обморок.

— Ооо, да тут у нас 228-ая, мужики, — присвистывает усатый мужик и приседает, разглядывая пакеты, валяющиеся на полу. — Понятых зови.

Он так искренне радуется, будто уже предвкушает, как будет пить из стакана с очередной присвоенной звездочкой.

Боже, Боже…

Что же ты натворил, Матвей?

Я перестаю ощущать всё, кроме обжигающих слез, затопивших мое лицо, когда из внутреннего кармана Матвея извлекают еще несколько таких же пакетов с белым порошком.

— Запротоколируй, Юрич, — усатый кивает непонятно откуда взявшемуся мужчине в очках с чемоданом в руках. — Попал ты, приятель, лет шесть тебе впаяют.

— Я хххочу позвонить мммамме, — трясутся синие губы Матвея. Он слизывает стекающую кровь и закатывает глаза.

— Сейчас всем позвоним, — согласно кивает мужчина, — и маме, и Президенту, и Че Геваре. — Как закончите, пакуйте, — останавливается рядом с бойцом, который закрывает меня своей мощной спиной от Матвея.

— А с девчонкой что? — спрашивает амбал в камуфляже.

Неприятный мужик проходится по мне острым, как пика, взглядом, и на ходу бросает:

— В отделение. Слишком говорливая.

18. Константин

— Доброе утро, — делаю два коротких предупреждающих стука и толкаю дверь с табличкой «Носов Сергей Алексеевич».

— Позволите? — вхожу в довольно просторный кабинет. Профессионально обрисовываю взглядом сначала помещение, а потом, не отыскав ничего интересного, перевожу внимание на мужика в полосатом свитере с густой растительностью на лице и красными уставшими глазами.

Высокие потолки с одиноко свисающей лампочкой, от которой толку, как с козла молока, широкий деревянный обшарпанный подоконник, выкрашенные бледно-голубой эмульсионкой казенные стены, старый потертый линолеум — обычный среднестатистический кабинет государственного следака.