Потанцуй со мной
Шрифт:
Я переплюнула саму Рюмину.
Даже она никогда не проводила ночь в вонючем мочой и тухлятиной изоляторе со всяким сбродом.
Я потеряла счет времени и мне кажется, что вот так я стою хренову тучу лет. Мои пальцы рук посинели, но я продолжаю упорно сжимать кулаки, чтобы не дать себе уснуть или впасть в безумие. Я не чувствую ног и, если сейчас откроется дверь, которую я подпираю плечом, я попросту рухну. Мое тело онемело от ужаса, холода, стресса и отвращения. Горло першит, я продрогла в этой нательной маечке до костей. Исподлобья смотрю на свою толстовку, в которой жрет какую-то
Я страшно хочу пить и в туалет, но, если я подойду к унитазу хотя бы на полметра, меня тут же вырвет.
В камере нас четверо.
Трое моих новых подруг — ко мне относительно благосклонны, позволив «просто не отсвечивать». Они ржут своими гнилыми черными зубами и кашляют друг на друга, отхаркивая в свои же тарелки, с которых едят.
Утыкаюсь носом в предплечье и дышу через раз, чтобы не заразиться каким-нибудь туберкулезом.
Я не знаю, как мое сердце выдерживает, а не разрывается от всего этого кошмара.
Стадию, когда я била в отчаянии руками по железной двери, я прошла. Меня просто оттолкнули как досадное недоразумение.
Стадию, когда стоило бы реветь белугой и жалеть себя, я осознанно перешагнула, решив, что истерика меня только ослабит.
Не знаю, чего я жду.
Не знаю, что со мной будет, потому что о том, что я здесь никто не в курсе. Брату я еще ночью, когда рванула на поиски Свирского, написала записку, что ночую у Рюминой, а остальные, скорее всего, разрывают сейчас мой безжалостно отобранный телефон.
— Пожалуйста, пожалуйста, — шепчу в дверь и поглаживаю ладонью поверхность.
Я не понимаю, за что меня задержали, я не понимаю, за что это всё происходит со мной?
«За глупость и доверчивость», — зудит дьявол за левым плечом.
«Ты не могла поступить иначе», — оправдывает мой ангел-хранитель.
Ненавижу!
Ненавижу Матвея за всю эту жесть, которая сейчас со мной происходит.
Хочу кричать, но голос охрип. Не в силах сдержать свою горечь, бью кулаком о железную дверь.
Бью еще раз.
И еще…
— Алё, — слышу шепелявый мерзко-свистящий звук из-за спины, не оборачиваюсь. — Слышь, — громкий свист. — Я тебе говорю, уважаемая, ык, — икает алкашка, а ее собутыльницы хрипло гогочут. — Чавой-то бакланишь, синюшная? Тебе велено было не отсвечивать. Завали лопату*, а то без кишок** останешься. Могила у нас девочек любит, правда Могила?
— Точняк, — я слышу, как скрипит двуярусная металлическая кровать и шаги, которые становятся ближе.
«Мамочка-мамочка», — крепко зажмуриваю глаза и прикусываю щеку изнутри, чтобы не застонать и не показать им свою слабость.
Не плакать…
Только не плакать…
Всё закончится…
Всё когда — нибудь заканчивается…
Я буду кричать, я умру, но
Лязгает со скрипом тяжелая дверь, и этот звук мне кажется самым прекрасным.
Отшатываюсь и гипнотизирую маленькое окошечко, пока проворачивается замок. Мое сердце стремительно набирает обороты, разгоняясь до предельной скорости, и когда в широком проеме появляется молодой парень в форме, я чувствую перерождение.
— Сурикова! На выход. Руки за спину. Лицом к стене.
Меня не надо долго упрашивать, потому что я уже в коридоре упираюсь лбом в стену.
Слышу тяжелые, поспешные шаги. Они приближаются с космической скоростью.
Поворачиваю голову на звук и вижу Его, уверенно шагающего в мою сторону.
Крупные мужские губы сжаты в тонкую, еле заметную линию, брови сведены к переносице, а на лбу проступили три горизонтальные глубокие морщины. Это устрашающее лицо — самое родное для моей изнуренной души в этом чистилище, и я, не задумываясь о том, что он здесь делает, как он меня нашел и что ему от меня снова нужно, просто срываюсь с места и несусь к нему на встречу как к снизошедшему Ангелу.
Его крепкие руки — самые родные, ловят и оборачивают в кольцо. Самое безопасное место рядом с опасным мужчиной. Я вжимаюсь в него полностью и хочу пролезть глубоко в тело, как плющ, обвивая руками-ногами…
Утыкаюсь в пиджак и когда чувствую, что мне позволяют, даю себе разрешение — плачь, Сурикова.
Реви, девочка…
Выплачь то, что держала. Это именно те слезы, которые непременно нужно выплакать, чтобы внутри все зажило.
— Погоди, приятель, — его рука меня покидает и пытается отстранить мое прилипшее тело. Я хватаю зубами лацкан пиджака, потому что меня нельзя сейчас трогать.
Только не отдавай меня ему обратно.
— Тише, тише, бедовая. Удостоверение только достану…
Ничего не хочу слышать…
Он копошится во внутреннем кармане пиджака, что-то быстро извлекает и я вновь чувствую руку на своем затылке.
— Пару минут, дружище.
Я не знаю и не слышу, что ему отвечают, я просто тихо ору, кашляю, плююсь и икаю.
— Ну всё, маленькая, всё… — сжимает затылок, а мне так больно, что хорошо.
Гладит по голове, прижимает ближе и дышит горячо-горячо в макушку.
Не отдавай…не отдавай…
Посади в свою потрясающую машину, включи своего любимого Маршала и делай, что хочешь.
Кто бы ты не был: адвокат, маньяк или убийца — мне плевать…
Роднее тебя сейчас нет…
Безопаснее тоже…
— Тшш… — шепчет. — Убью суку…
Убьет? Меня?
Да и пусть.
Лучше он, чем там…в камере с грязью…пусть лучше этими мягкими руками домашнего котика…