Потемкин
Шрифт:
Реальность существенно отличается от мифа. Да, она сделала пост любовника официальной должностью, и Потемкин помогал ей. Историки часто выпускали из виду треугольник «Екатерина — Потемкин — молодой фаворит», однако именно такой треугольник и составлял «семью» императрицы.
Роман с Завадовским стал первой попыткой царского menage-a-trois{36}. Присутствие Потемкина делало положение фаворитов достаточно унизительным, поскольку они не имели ни возможности, ни права препятствовать его близости с Екатериной. Роль фаворита была весьма сложной и без Потемкина, в чем Завадовский очень скоро убедился на собственном опыте.
Письма Екатерины Завадовскому дают нам удивительную возможность заглянуть в душный и жуткий мир фаворита. Он искренне любил Екатерину, но пробыл в этой должности всего полтора года. По ее письмам видно, что она тоже отвечала ему привязанностью, но паритет между ними отсутствовал.
Возможно, новый фаворит имел меньше любовного опыта, чем Потемкин, и потому так безоглядно влюбился. «Ты самый Везувий», — писала она Завадовскому. Возможно, к его неопытности относятся и слова: «...когда менее ожидаешь, тогда эрупция {37} окажется; но нет, ничего, ласками их погашу. Петруша милый!» Ее переписка с Завадовским менее формальна, чем с Потемкиным. Он называет ее «Катюша» или «Катя», а не «Матушка» и «Всемилостивейшая Государыня». Письма императрицы к Завадовскому кажутся более интимными: «Петрушинька, радуюсь, что моими подушечками тебя излечила, а буде ласка моя способствует твоему здоровью, так не будешь болен никогда». [295]
295
Екатерина II Завадовскому. С. 244-257.
Завадовский часто болел, скорее всего, от постоянного нервного напряжения. Он не выдерживал интенсивности окружавших его интриг и ненависти. Несмотря на то что Екатерина постоянно заверяла его в своих чувствах, он не мог успокоиться: на его частную жизнь смотрели «в микроскоп». Она не понимала, что с ним творится, а он не обладал способностью Потемкина добиваться от нее того, чего хотел. Прежде всего он должен был сносить вездесущность самого светлейшего, которому уделяли внимание каждый раз, как он того требовал. Когда они ссорились, их отношения улаживал Потемкин: «Нужно нам обоим восстановление душевного покоя! — писала Екатерина. — Я наравне с тобою три месяца стражду, мучусь... Князю Гри[горию] Александровичу] говорить буду». Разговоры с Потемкиным о чувствах Завадовского едва ли способствовали восстановлению душевного равновесия фаворита. Позднее он утверждал, что постоянное присутствие кипучего Потемкина было ему безразлично, но на самом деле князь угнетал его и он старался его избегать. «Я не понимаю, — писала императрица Завадовскому, — почему на меня не можешь возреть без слез». Когда Потемкин получил титул светлейшего князя, Екатерина приказала Завадовскому: «Буде ты пошел новую Светлость поздравить, Светлость примет ласково. Буде запресся, ни я, никто не привыкнет тебя видеть». [296]
296
АКВ. Т. 12. С. 9-10 (Завадовский С.Р. Воронцову); Екатерина II Завадовскому. С. 256.
Рассказывали, что Потемкин однажды, вспылив, потребовал у императрицы отставить Завадовского, ворвался к ним в комнаты и запустил в Екатерину шандалом. [297] Это очень похоже на Потемкина, но, если такая вспышка действительно случилась, мы не знаем, что послужило ее причиной. Возможно, скучный Завадовский ему надоел или рассердил своей дружбой с его недругом Семеном Воронцовым. Завадовский, несомненно, был весьма ограниченной натурой, ничем не схожей с Потемкиным; возможно, он раздражал и Екатерину.
297
Parkinson 1971. Р. 76.
Дипломаты заметили подавленное настроение фаворита. Уже в середине 1776 года Корберон желал узнать «имя следующего фаворита [...] потому что, говорят, Завадовский уже клонится к закату». Сравнивая работу дипломатов по расшифровке екатерининского фаворитизма с реальностью XX века, ее можно сравнить и с «кремлевской аналитикой», и со сплетнями из желтой прессы: они занимались разгадыванием обманных маневров, иногда двойных. «О фаворе судят по степени немилости», — записал французский поверенный в делах.
Через год и Екатерина наконец заметила уныние Завадовского. В мае 1777 года она написала ему: «Мне князь Ор[лов] сказал, что ты желаешь ехать, и на сие я соглашаюсь [...] После обеда, буде будешь кушать, я могу с тобою увидеться». Между ними произошел тяжелый разговор — естественно, переданный в подробностях Потемкину: «Я посылала к нему и спросила, имеет ли он, что со мною говорить? На что он мне сказал, что, как он мне вчерась говорил, угодно ли мне будет, естьли кого выберет». Екатерина разрешила фавориту выбрать посредника, нечто среднее между литературным агентом и адвокатом по бракоразводным делам, для переговоров об условиях его отставки. «Выбрал Гр[афа] Ки[рилла] Григорьевича] Ра[зумовского]. Сие говорил сквозь слез, прося при том, чтоб не лишен был ко мне входить, на что я согласилась. Потом со многими поклонами просил еще не лишать его милости моей et de lui faire un sort. {38} На то и на другое я ответствовала, что его прозьбы справедливы и чтоб надеялся иметь и то, и другое, за что, поблагодари, вышел со слезами». И заканчивала, посылая какой-то подарок в растущую библиотеку Потемкина: «Прощай, милый, занимайся книгами. Оне по твоему росту». После беседы с Разумовским Екатерина преподнесла Завадовскому «три или четыре тысячи душ... к тому 50 тысяч рублей и впредь 30 тысяч пенсиона, да серебряный сервиз на шестнадцать персон...» [298]
298
Екатерина II Завадовскому. С. 257; Переписка. № 496 (Екатерина II Потемкину до 14 мая 1777).
Екатерина нелегко переживала это расставание. «Я в страдании сердечном и душевном», — сообщала она Потемкину. Она всегда была щедра к своим любовникам, но Завадовскому, как мы увидим, подарила меньше всех, исключая только Васильчикова. Прав был Массон, констатируя: «Екатерина была снисходительна в любви, но неумолима в политике». [299]
Завадовский был подавлен. Екатерина тоном строгой воспитательницы велит ему успокоиться, для чего «переводить Тациту» — психотерапия неоклассического века. Разумеется, она не забыла добавить: чтобы князь Потемкин «был с тобою по прежнему, о сем приложить старание нетрудно [...] приближатся умы, обо мне единого понятия и тем самым ближе к друг другу находящиеся, нежели сами понимают». Перспектива налаживать отношения с Потемкиным посыпала его раны солью. 8 июня Завадовский уехал на Украину. «Князь Потемкин, — отметил английский посланник сэр Джордж Харрис, — снова на верху могущества». [300] Не надо пояснять, что Екатерина, которая не хотела «быть ни на час охотно без любви», уже нашла нового избранника.
299
Переписка. № 495 (Екатерина II Потемкину до 14 мая 1777); Массон. С. 66.
300
Екатерина II Завадовскому. С. 257; АКВ. Т. 24. С. 156 (Завадовский С.Р. Воронцову).
В субботу 27 мая 1777 года императрица прибыла в новое имение Потемкина Озерки, за Александро-Невским монастырем. Когда сели обедать, ее приветствовал пушечный салют: Потемкин чествовал почетных гостей с размахом. На обед съехались тридцать пять человек — первые лица государства, Александра и Екатерина
Энгельгардт, Павел и Михаил Потемкины — и, в самом конце списка, гусарский майор Семен Гаврилович Зорич, тридцатилетний серб, смуглый курчавый атлет. Он впервые попал на официальный придворный прием. Однако создается впечатление, что Екатерина с ним уже встречалась. Красавца Зорича, которого дамы тут же прозвали Адонисом, а мужчины — vrai sauvage{39}, считали почти героем. Потемкин помнил его с турецкой войны: Зорич побывал в турецком плену. Обычно турки сразу уничтожали попавших к ним в руки неверных, но офицеров-дворян оставляли для выкупа. Зорич объявил себя графом и выжил.
Вернувшись, он попал в свиту Потемкина. Светлейший имел обыкновение представлять своих адъютантов ко двору, и Екатерина обратила на Зорича внимание. Через несколько дней он стал новым официальным фаворитом. Он был первым в ряду екатерининских «mignons» — любимчиков, — не имевших никаких других официальных обязанностей. Восхищаясь красотой Зорича и ласково называя его то Симой, то Сенюшей, Екатерина тем не менее не могла жить без Потемкина. «Отдайте Сенюше приложенное письмецо, — просит она супруга. — Куда как скучаю без вас». [301] Если тихий, скромный секретарь послужил противоядием от буйства Потемкина, то пылкий серб был приятной переменой после элегического Завадовского.
301
Переписка. № 497 (Екатерина II Потемкину 22 мая 1777).