Потерпевшие претензий не имеют
Шрифт:
– Сынок, ты у Олега на дне рождения был?
– Да, был, у него в июне день рождения…
– А что ты ему подарил?
– Авторучку и красивую папку – мама дала. Там еще было написано: «Участнику республиканского съезда кардиологов».
– Тогда объясни мне, Маратик, почему же Олег приносит тебе в ответ такой дорогой подарок? – спросил я его, стараясь не пугать. – Ты понимаешь, сколько стоит японский магнитофон?
– Папа, но они же гораздо богаче нас! – чистосердечно воскликнул
Я переломил себя, засмеялся, взял из рук Марата магнитофон и пошел в комнату. На столе лежала шикарная коробка – упаковка от кассетника, пенопластовые уплотнители из нее, какие-то вспомогательные устройства и шнуры. Неторопливо, аккуратно укладывая магнитофон в его лежбище, я сказал сыну:
– Если хочешь, Маратик, спроси у бабушки Валентины, она тебе это наверняка подтвердит, что последние примерно тысячу лет есть у людей твердый обычай: порядочный человек принимает только такие подарки, которые может сделать сам. Заработать и подарить… Сколько зарабатывает в месяц твой друг?
– Нисколько он не зарабатывает! – рассердился Марат. – Ты же знаешь, он еще учится!
– Вот именно, – сказал я, засовывая в специальное гнездо коробки шнур. – Когда вы подрастете, выучитесь и начнете сами зарабатывать, тогда уж покупайте магнитофоны и дарите их друг другу на день рождения. А сейчас нехорошо получается: ты ему – авторучку и папку кардиолога, а он тебе – купленный отцом магнитофон. Это как-то странно выглядит…
Я заклеил крышку лентой-липучкой и протянул коробку Марату:
– Беги к Олегу домой, верни магнитофон и скажи: мы с тобой, мол, посоветовались и решили, что ты пока еще не заслужил такого дорогого подарка… Понял?
Марат, кусая губы, кивнул.
– Так и объясни: мы, мол, с отцом не по этому делу… – добавил я.
Марат взял коробку и вяло зашагал в прихожую за курткой, в глазах у него стыли слезы.
Глава 22
В коридоре я встретил Уколова. Долговязый лейтенант посмотрел на меня сочувственно, и в тоне его было участие:
– Какие поручения будут?
– Не поручение, друг мой, – просьба. Я не большой специалист по делам о хищениях. Поэтому я связался с вашими коллегами из ОБХСС…
– Задача? – как всегда немногословно, поинтересовался Уколов.
– Мне кажется, что Степанов каким-то образом попал, вмешался, а может, и участвовал в хорошо налаженной сети по хищению и сбыту мяса через общепит. И вся история с наездом на Дрозденко и Егиазарова имеет движущей пружиной именно это обстоятельство.
– У вас есть какие-то доказательства? Или факты?
– Нет, пока у меня ничего нет. Только догадки и ощущения. Поэтому я и подключил к нашим поискам ОБХСС. А вас прошу помочь
– Сделаю, – коротко и внушительно пообещал Уколов.
Снова неприятная процедура прохода через тюремную вахту до кабинета в следственном корпусе. Распахивается дверь, и конвойный докладывает:
– Заключенный Степанов доставлен…
Я отпускаю его и без всяких прелюдий сообщаю подследственному:
– Если мы с вами сегодня не договоримся, я выхожу из игры…
– В каком смысле? – поразился Степанов. – Вернете дело старому следователю?
– Что-нибудь в этом духе… – подтвердил я. – Мне надоело играть с тобой в подкидного дурака.
– А почему? При чем здесь подкидной?..
– Потому что в руках у меня гниет дело, похожее на икебану из дураков и жуликов. С одной стороны, меня терзает начальство, давит общественное мнение, истекают сроки следствия, а с другой – ты мне подкидываешь своих самодельных валетов…
– А вы бы чего хотели от меня услышать? – прищурился Степанов.
Я закурил сигарету и перебросил ему пачку через стол.
– Правду. Ты мне все или почти все врешь! – сказал я с яростью. – В самом первом объяснении ты написал правду или что-то близкое к ней, а потом спасовал – видно, испугался этих гладких жуликов… И теперь пляшешь под их дудку!
– Ну да, конечно, – скривил губы Степанов, глубоко затянулся. – Мне сам смысл им поддакивать!.. Глядишь, мне за убийство медаль дадут…
– Не знаю, в чем твой смысл. Но логически могу объяснить только одним. Либо ты с ними вместе воруешь… либо они про тебя что-то знают и поэтому ты боишься их!
Честное слово, я не ожидал такого эффекта: у него затряслось лицо, побелели глаза. Уставившись на меня, Степанов сказал свистящим шепотом:
– Я? Я-а?.. Ворую с ними?.. Да ты, сыскарь, совсем ополоумел!.. Я, я… – Он захлебывался словами, горло его удавкой сжала ненависть. – Я честный человек… Я в жизни чужой копейки не взял…
– Врешь! – заорал я и затопал ногами. – Врешь! Не верю я в твою честность! Ты сейчас, сидя здесь, в тюрьме, какой-то свой – понимаешь, сво-ой! – интерес защищаешь! Ишь ты, «честный»! А укрываешь отъявленное жулье!..
Он как-то сник враз, осел на стуле, вяло, с досадой сказал:
– Да не орите вы! Как бы пупок от усердия не развязался! Все-то вы про меня знаете, все понимаете…
– Не понимаю! К сожалению, многого не понимаю. Но знаю уже немало. Знаю, что ты остановился, когда они Плахотина вовсю лупцевали… И не бил ты его… по тыкве! Знаю, что они на тебя с ножом бросились! И нож я этот нашел! И чей он установил. Почему же ты им поддакиваешь?..