Потерянная Россия

Керенский Александр Федорович

Вот теперь и будьте добры ответить на вопрос: почему отношения Сталина и Европы, всей Европы, вступают в новую, весьма критическую и весьма опасную для России эпоху? Какую связь имеет этот литвиновский курс налево с расправой в Москве с левыми троцкистами? Как могут помочь обороне России эмигрантские «оборонцы» и не играет ли Литвинов на руку внутренним «пораженцам»? И, осложняя отношения с Европой, приносит ли Сталин Россию снова в жертву Коминтерну, или Коминтерн, еще недостаточно сломленный, путает карты национально — государственной дипломатии?

Попытаюсь дать свое объяснение.

Исхожу из весьма вероятного, почти достоверного предположения, что вся версальская, опирающаяся на Францию международная политика Сталийа последних двух лет была вызвана смертельным страхом попасть в клещи между Германией, Польшей и Японией. Сближение с великими демократиями Запада продиктовало и политику единого фронта, и новую конституцию в самом СССР. Ведь вокруг Гитлера с Муссолини кольцо «обороны» можно было сковать только из демократических государств, где нужно на своей стороне иметь не только власть, но и общество.

И еще. Антигитлеровский блок должен быть не только прочным, но и способным к действию. В особенности свободен в своих действиях должен быть главный партнер — Франция. Отсюда мягкое, «лавалевское» отношение [238] к фашистской Италии во время захвата Абиссинии. Муссолини дружен с Москвой — должен остаться в дружбе и с Францией.

Но что же делать, если Муссолини после победы продолжает играть в дружбу с Берлином? Что делать, если при участии Берлина и Рима за испанской границей Франции возникает еще одна фашистская держава? Ведь, как пишет Остин Чемберлен [239] , после победы генерала Франко на континентальной Европе останутся только островки демократии.

238

Пьер Лаваль (1883–1945) — премьер-министр Франции в 1931–1932 и 1935–1936 гг. В 1934–1935 гг. министр иностранных дел, сторонник «умиротворения» фашистских агрессоров. Возглавил правительство во время гитлеровской оккупации Франции в 1942–1944 гг. Казнен как изменник.

239

Чемберлен Остин (1863–1937) — министр иностранных дел в 1924–1929 гг. Лауреат Нобелевской премии мира за Локарнские договоры

Для Сталина дело, конечно, не в ущерблении народовластия в Европе, а в том, что карта его, поставленная на вооруженную помощь демократии, может быть бита.

Надо мобилизовать все силы на помощь Мадриду, нужно идти на риск даже вооруженного столкновения, пока еще не совсем поздно и пока еще последние друзья сталинцев в Европе от них не отвернулись, сменив восточную ориентацию на западную.

Думаю, что это объяснение последнего поворота в отношении Сталина к Европе весьма близко к действительности: Сталин действует здесь не по революционной линии Коминтерна, а по инстинкту самосохранения.

Действовать по инстинкту законно и часто — это бывает полезно. Но, действуя по инстинкту, нужно еще стараться и рассуждать, искать причину, вызвавшую несчастье. А трудное положение, в которое попала сейчас Москва, является результатом не случайной дипломатической обстановки, а вытекает закономерно из самой природы ленинизма — сталинизма.

Сейчас уже и сам Димитров, глава Коминтерна, признал, что гитлеризм в Германии порожден был коммунизмом. Он только в выводах своих не дошел до логического конца. Гитлеризм был порожден не тактикой немецких коммунистов, а антидемократической, реакционной природой самого московского коммунизма.

Международная опасность сталинизма несомненно существует, но она заключается не в красном империализме, не в коммунизации Европы, а в ее фашизации. Ибо, по самой социальной природе Западной Европы с ее могущественным средним классом, почти не существовавшим в России, режим, отрицающий свободу, выливается здесь в диктатуру не «пролетарскую»,

а «национальную».

В панике перед собственным порождением — фашизмом — большевизм бросается в объятия демократии. Но сотрудничество сталинизма с народовластием — сотрудничество противоестественное, построенное на лжи, нравственно нестерпимой. И как бы ни старались искушённые политики закрывать глаза на непримиримое противоречие между демократическими лозунгами большевиков в Европе и фашистскими их делами в России, это противоречие неуклонно разрушает в общественном сознании всякое доверие ко всему, что исходит из правящей Москвы.

Таким путем сталинизм, несмотря на все свои временные блестящие дипломатические успехи, оказывается все в большем одиночестве в концерте европейских и мировых держав.

В конце концов, международная политика есть всегда производное от соотношения внутренних сил страны. И российская международная политика будет успешной и действительно блестящей только тогда, когда власть будет опираться на единодушное общественное мнение страны и когда лозунги ее внешней политики будут строго соответствовать содержанию ее политики внутренней.

На пороге 1937 года

Только что закончился один из самых интересных, насыщенных событиями годов послевоенной истории. Пожалуй, 1936 год был за этот период годом самым трагическим и критическим. Абиссинская война, очевидный крах Лиги Наций и прекраснодушной идеологии всеобщего разоружения, жестокая судорога гражданской войны в Испании, где на спине испанского народа пытаются свести свои счеты большевизм с гитлеризмом, бурное полугодие во Франции, во время которого многие уже предчувствовали новый крах демократии в четвертой по счету великой державе… Казалось многим, что вся Европа насыщена каким-то предвоенным динамизмом, что не нынче завтра вспыхнет новая, еще более, чем в 1914 году, беспощадная человеческая бойня. В особенности в последние месяцы ожидание войны стало какой-то навязчивой идеей у так называемой большой публики и излюбленной темой для писаний распространенных газет. Люди впали в какое-то привычно катастрофическое настроение — пусть будет что будет, все равно война неизбежна.

Признаю, что многие внешние явления в международной жизни, в психологии отдельных ответственных государственных деятелей давали поводы, иногда весьма серьезные, к таким предвоенным настроениям. Но по существу общее направление мировых событий ни в какой мере не приближало нас к новой мировой катастрофе.

Собственно говоря, для новой большой войны в 1936 году или даже в 1935 году было в сто раз больше внешних поводов, чем в 1914 году. И тогда большая публика была так же мало психологически подготовлена к неожиданно для нее вспыхнувшей войне, как теперь эта же обывательская масса совершенно готова принять войну (конечно, ее ненавидя), которая не вспыхнет. Я не говорю здесь о случайных малых войнах, как бы эпохальных, о войнах, которые являются рубежами целых периодов в истории. Вре — мена для такой войны еще далеко после 1914–1918 годов не созрели. Поэтому в психологии народов господствует сейчас воля к миру, не всегда осознанная, но от этого не менее сильная. Можно утверждать, что объективно современная эпоха целеустремлена к миру, к социальному и культурному новому строительству.

Правда, в некоторых диктаториальных тоталитарных государствах, как в СССР, прострадавшее и отчаявшееся население часто мечтает о внешней войне как источнике освобождения от ненавистной власти. Но такая психология русского крестьянина или германского рабочего не может изменить общее направление событий нашего времени. И именно сознание своего одиночества внутри страны толкнуло Сталина на путь внешней мирной политики, заставило его цепляться за наиболее идеологически ненавистные ему правительства, но правительства сейчас наиболее сильные — правительства великих демократий.