Потерянные крылья
Шрифт:
– Ну, я и не должен был казаться живым.
Джейсон приподнимает брови, протыкая остро наточенной палкой сосиску. Приходит его очередь задавать вопросы:
– В смысле?
– Когда ты лицо фармацевтической компании ты не имеешь права быть неидеальным. Твоя кожа должна быть ровной и чистой, потому что любой, кто посмотрит на тебя, спросит: «А каким кремом пользуется этот человек? Может, он пьет какие-то витамины?». Ты не имеешь права болеть, потому что лекарства, которые производит твоя семья, не имеют изъянов. Так же, как и ты сам. Люди всегда будут говорить: «Если Олдридж не смог
Очередная пленочка от сосиски летит в пакетик, который они определили, как мусорный. Крис не отдает сосиску Джейсону, вместо этого сразу откусывая половину, и Коуэлл издает возмущенный возглас:
– Эй! А ну не есть раньше времени!
Крис довольно смеется и заканчивает с сосиской, которая была немного склизкой из-за того, что полежала два дня без холодильника. Он берет следующую и поддевает ногтем краешек упаковки.
– Должен же я хоть какую-то пользу семье приносить.
Джейсон хмурится: его волей-неволей закидывает в старое воспоминание, которое лишь слегка потеряло свои краски со временем, но на проверку остается все таким же болезненно-острым.
День клонится к закату, и лучи вечернего солнца делают маленькую комнатку с окошком оранжевой. Обычно она выглядит серой из-за бетонных стен и пола, в ней нет ничего, что притягивало бы взгляд. В вечерние часы все становится не так уныло.
Тельце, свернувшееся клубком в самом углу, кажется ужасно крошечным. Серый мех хвоста прикрывает босые ступни, пальцы на которых поджимаются от холода – на улице было недостаточно морозно, чтобы хозяйка дома решила, что уже пора начинать тратиться на отопление этой части дома.
Ребенок, на вид лет десяти, лежит на грязном матраце, который уже давным-давно просел и кое-где даже порвался, так что можно увидеть его поролоновые внутренности. Дрожь проходит по всему маленькому телу, но совершенно неясно, что вообще стало ее причиной: то ли это дрожь, вызванная холодом, пробирающим до самых костей, то ли дело в отвратительных пятнах крови на внутренней стороне бедер: она успела засохнуть, а потому чудом не пачкает матрац еще сильнее. А может это дрожь страха?
Громыхнувший замок и протяжный скрип, похожий на чей-то протяжный крик о помощи, заставляют мальчика прижаться к бетонной стене, окрашенной оранжевым, плотнее. Дыхание сбивается: оно и раньше не было ровным, а теперь становится настолько частым и прерывистым, что можно невольно задаться вопросом – а не задохнется ли малец.
В комнату вплывает женщина. Она совсем не подходит здешней обстановке: ее идеально уложенные золотые волосы струятся по маленьким и хрупким плечам, словно шелк. Открытое платье позволяет хорошо разглядеть фарфоровую кожу на них. Все ее движения кажутся плавными, тягучими, полными достоинства и королевской элегантности. Легко оказаться во власти ее очарования, не стоит только смотреть в ее грязно-зеленые, почти коричневые глаза. В них не найти ничего, что могло бы привлекать – лишь жестокость, гнев и отвращение.
Маленький комочек,
Взмах. Удар. Вскрик.
Биться головой о бетонный пол ужасно больно. Оба об этом знают.
– Ты ничего не можешь! Я столько тебя учила, но, кажется, ты совершенно необучаем! Ты можешь быть хоть немного полезен?
Тонкая женская ручка в перчатке оказывается неожиданно сильной. Изящные пальцы сжимаются в серебристых волосах, ногти даже через ткань царапают кожу. Мальчишку встряхивают, словно беспомощного щенка, не давая ему ни минуты на то, чтобы прийти в себя после первого удара.
– Я заплатила за тебя слишком много. Твоя мерзкая мамаша уверяла меня, что ты не ведешь себя как волчонок, но на деле я вижу обратное – дикое, глупое зверье!
Попытка вырваться из рук женщины вызывает у той лишь еще более ослепительную ярость. Она хочет с размаху впечатать его в стену лицом, но останавливается, вместо этого сжимая его щеки пальцами.
– Завтра приезжает мой дорогой братец, и, я надеюсь, ты будешь хоть немного полезен. Мой брат должен остаться доволен или, клянусь богом, я вырву твои клыки, а хвост пущу на воротник. Ты меня понял, звереныш?
Попытка закивать не увенчалась успехом благодаря крепкой хватке в его волосах
– Я тебя не слышу, паршивец!
Проглотив слезы и собственную гордость, мальчик произносит:
– Да, хозяйка.
Из личного кошмара его вырывает требовательный голос избалованного мальчишки, который настойчиво просит прекратить подпаливать сосиски и, если ему их не жалко, отдать ему. Джейсон резко вытаскивает палку из огня и смотрит на то, во что она превратилась.
– Ну вот. Ты что, уснул? Ее теперь даже собаке не отдашь.
Крис бросает быстрый взгляд в сторону волчьих ушей на макушке у спутника и заливается громким смехом.
– Брось ее в огонь, раз уж решил уничтожить.
Джейсон кидает на Кристофера злобный взгляд, а потом действительно бросает подгоревшую несчастную сосиску обратно в огонь. Язычки пламени тут же обхватываю подношение, поедая его вместе с тяжелыми воспоминаниями.
– Я так понимаю, ты все прослушал!
– Ага.
Кристофер даже поражается такой наглости. Не слушает его, да еще так весело и просто это признает. Хоть бы сделал вид, что слушал! Он бы тогда спокойно забрал себе лишнюю сосиску.
– Так что ты говорил?
– Ничего!
Крис фыркает и забирает у Джейсона палку с готовой сосиской, злобно ее откусывая, но тут же открывая рот, принимаясь хватать холодный воздух. Теперь приходит очередь Коуэлла смеяться и ловить на себе злобные взгляды Олдриджа.
Крис откручивает крышечку белого пузырька, смотрит внутрь долго и чуть задумчиво, а потом закидывает его в мусорный пакет. Пустышка ему ни к чему.