Потерянные
Шрифт:
– Экзамен закончился, скоро будет последний и… домой, – сам не ожидая от себя я запнулся. Ну у нее-то наверняка дом есть, а у меня никакого дома не предвидится. Ибо дом – это там, где ждут, а меня никто нигде не ждет.
Почему она вздрогнула от этого «домой»? Откуда это обреченность? Иногда девчонок совершенно невозможно понять, но, наверное, за это их и любят. Надо усадить ее, попытаться подыскать слова, при мне она точно плакать не будет, даже если надо. Наши девчонки крайне редко позволяют увидеть себя настоящих, как и мы, в общем-то. Лицемерие вокруг, сплошное лицемерие.
Усадил ее на стул, выпустил из рук, хотя этого делать ужасно не хотелось, но надо. Светлане неприятны прикосновения, хотя, можно погладить. Провести ладонью по волосам, сверху вниз, мягко и очень нежно, как гладил меня папа когда-то в детстве. Ого! Девушка будто даже против своей воли потянулась за рукой. У малышей такая реакция возможна, но она же взрослая…
Реагирует так, как будто тепла и ласки в ее жизни не было никогда. Разве так может быть? Мой дар меня никогда не обманывает, но кроме ее тоски и страха, я ничего не чувствую. Может быть, она боится меня? Трудно, все-таки, с девушками.
Был бы я психологом, наверное, понял бы, что с ней происходит, а пока могу только гладить и рассказывать негромким голосом о том, что никогда ее не обижу. Еще, вроде бы, надо сказать, что она очень хорошая девочка.
Вроде бы работает, начала успокаиваться.
Главное, вовремя гладить перестать. Как только она сообразит, что происходит, мне мало, скорей всего, не покажется. Это Светочка у нас в панике еще, потому и позволяет, приоткрывая раковину и показывая себя настоящую, а как успокоится, так снова вылезет ежик и колючки растопырит. Ну и мне прилетит, наверное. Хотя сейчас главное, чтобы успокоилась, просто так люди так не паникуют.
Странные у меня желания. Хочется обнять, погладить, как маленькую, как меня маленького обнимал папа. И никогда – мама. Странно, почему я об этом раньше не задумывался? Всегда в моей жизни был папа. И в детском саду, и в школе, и когда я болел… А мамы как будто и не было.
Успокаивается уже, почти перестала дрожать. Чуть поморщилась, я сразу же убрал руку. Сейчас полностью успокоится и выскажется. У девчонок после того, как кто-то видит их слабость, злость появляется. Уве рассказывал, что его девчонка после своей истерики даже побила. Так что все может быть, но вот методы, которые обычно используют парни для успокоения, мне претят. Я-то не смогу девчонку по лицу… успокоить, да и целоваться лезть тоже. Это нечестно и некрасиво. Особенно, по отношению к Светке.
– Спасибо, – шепчет она.
Не разозлилась, уже хорошо. Не знаю, что бы делал, если бы получил ворох обвинений и злости в ответ на свой порыв защитить девочку. Хотя и ждал именно такой реакции.
– Не за что, – улыбаюсь я ей.
Не дежурной улыбкой, а по-настоящему. Почему-то показалось, что она оценит, поймет. Странное со мной что-то творится, я же никому не доверял, теперь-то чего? А Света встала и двинулась в сторону жилого девчачьего корпуса. Ну и я за ней, хоть провожу, мало ли что, у нее же из еды за весь день только маленький бутерброд. Хочется о ней заботиться почему-то. А вот что это такое на меня нашло, непонятно, и спросить некого.
Идем, держась друг от друга на «пионерском расстоянии». Можно бы и ближе, но… не надо. Я так чувствую.
Свете сейчас нужно осознать, что случилось, а мне – ни словом, ни жестом не показать, что я могу что-то ожидать в ответ. Конечно же, я понимаю, о чем она думает. Еще бы я не понимал. Возраст у нас сейчас такой, когда на половые эксперименты тянет. При этом никто не думает, кто будет кормить и растить результаты. Точно со мной что-то не то, о семье задумался. Откуда у такого, как я, может быть семья?
– Спасибо еще раз, – уже тверже благодарит меня Света, глядя со скрытым страхом.
Все я понимаю, на самом деле. Боится она, что напрошусь с ней, что, в принципе, уже позволяется. Последние дни школы, мы совершеннолетние, поэтому уже многое разрешено. Только я так не хочу. Девушка для меня – это не только организм, в который можно тыкать частью своего. Она совершенно особенное существо, а не кукла для удовольствий. Большинство уже почти бывших соучеников меня не поймут, но я с ними откровенничать не собираюсь.
– Хорошего отдыха! – желаю я, помахав рукой на прощанье. Разворачиваюсь и ухожу, хотя кто бы знал, как мне не хочется этого делать!
Кажется, я совершенно утратила над собой контроль, показав на свет маленькую испуганную девочку. И от этого стало страшнее во сто раз. Витька мог со мной сделать что угодно, я бы и сопротивляться не могла, наверное, но не стал. Любой другой на его месте уже полез бы целоваться, облапал бы всю, а он…
Тревога эта, как нельзя вовремя прозвучала. Переключила мысли на совсем другое, но вот откуда появился страх? Эти, которые надсмотрщики, они всегда провожают ученика до дверей, чтобы никому ничего не передал, я к этому привыкла за столько лет, почему сейчас испугалась? На этот вопрос у меня ответа нет. Но ужасом накрыло таким, что я вообще ничего не соображала.
Витька повел себя совершенно неожиданно. Его объятия были скорее, легким касанием, но даже они не вызвали у меня отторжения, хотя я не люблю, когда ко мне прикасаются чужие, а чужие сейчас для меня все. Я себя, честно говоря, не понимаю. Не понимаю, что происходит, не понимаю, почему так испугалась, и особенно не понимаю, почему Витька так поступил. Даже немного обидно оттого, что не стал приставать.
Вот моя реакция на то, как он гладил… Меня никто никогда не гладил. По крайней мере, я такого не помню. А тут вдруг показалось, что кто-то очень добрый стоит рядом. Как он это сделал? Я не понимаю. Как будто и не я была в том пустом классе вовсе, как будто Витька гладил кого-то другого, а я только наблюдала.
Я думала, что все знаю о наших парнях. Их интересуют игры и к девчонке под юбку залезть. Пиво еще, наверное. Я-то точно им не интересна, потому что не подпускаю никого к себе. И вдруг… Витька оказался совсем не таким. Он очень странный. Смотрел на меня так, как будто понимал, но как домашний мальчик может понять такое? Разве может он вообще представить, что «дома» во много раз страшнее, чем вне его?