Потерянный экипаж
Шрифт:
Поддавшийся солнечному обману воробей, сев на ветку прямо перед окном, вертел головкой и чирикал.
Разглядывая воробья, майор иронически улыбнулся. Он знал: пичуга поплатится за легкомыслие. Солнце скроется, налетит ветер, хлынет дождь, воробьишке придется туго. Непогода сметет его, загонит в первую попавшуюся щель. Сиди и раскаивайся…
— Сам виноват! — сказал майор воробью.
— Что? — спросила трубка голосом Раббе. — Вы мне?
— Гюнтер? — оторвался от окна майор. — Нет, нет! Это не вам!.. Но что же вы не отвечаете?
— Я слушаю, — сказал Раббе. Его голос был угрюмым.
— Я хотел поговорить с вами.
— Говорите.
— Нет, не по телефону. Лично.
— Это что, срочно?
— Зная вас, боюсь, что да — срочно.
Раббе помолчал.
— Очень важно? — спросил он.
— Для меня — да. Для вас — тоже. В конечном итоге.
Раббе подумал.
— Хорошо… Можете приехать сейчас же?
— А если вы ко мне?
— Вам нужно, вы и приезжайте, — сказал Раббе.
Майор Вольф скривил рот, но ответил бодро, как обычно:
— Отлично! Через пятнадцать минут я у вас.
Он опустил трубку на рычаг, поднялся, одергивая китель, провел ладонью по волосам.
— Миних!
Адъютант возник в дверях немедленно.
— Машину, Миних!.. Минутку!.. Я уезжаю, а вы отправляйтесь спать.
— Спать, господин майор?
— Отучитесь переспрашивать старших, лейтенант. Да, спать. И только спать! Понятно? Возможно, ночью вам предстоит бодрствовать.
— Слушаюсь, — сказал Миних. — Можно идти, господин майор?
— Идите! — сказал Вольф.
Вишневого цвета «хорх» развернулся у подъезда особняка, шофер-солдат выскочил, предупредительно распахнул дверцу.
— Гестапо, — сказал майор Вольф, садясь.
Солдат молча захлопнул дверцу, положил руку на тормоз, выжал сцепление, включил скорость, «хорх» ровно сдвинулся с места и так же ровно поплыл по аллее…
Солнце зашло, и в надвигавшихся сумерках город казался покинутым: редкие пугливые прохожие, клочья пестрых афиш на рекламных тумбах, заваленная листвой мостовая, заколоченные досками, заваленные мешками с песком витрины, разинутые, словно в отчаянном вопле, пасти пустых подъездов…
Патрули провожали машину равнодушными взглядами.
Машину тряхнуло на выбоине.
— Осторожней! — процедил Вольф.
— Плохо заделывают воронки, господин майор! — виновато ответил солдат.
Вольф смолчал. Его молчание было ледяным и осуждающим. У солдата порозовели кончики ушей. Он не имел права оправдываться, он допустил ошибку, и понял это.
«Хорх» замедлил ход, остановился у перекрестка: дорогу пересекала колонна танков. Они шли с закрытыми люками, словно на поле боя, и Вольф подумал, что миновали те времена, когда танкисты торчали над башнями с сигаретами в зубах, и прикладывались к походным фляжкам, и перекликались друг с другом, стараясь перекричать стальной, оглушающий грохот машин.
Теперь они шли с закрытыми люками по пустынным улицам, мимо разноцветных афишных тумб, мимо каменных садовых оград с пожелтевшими виноградными лозами, свисающими до тротуаров, и никто не пил, не смеялся, не окликал приятелей. В грохоте машин, по-прежнему оглушающем, уже не слышалось торжества.
Штурмбаннфюрер Раббе ходил по кабинету. От угла до угла — девять шагов по мохнатому, пестрому турецкому ковру. Девять — туда, девять — обратно. Девять — туда, девять — обратно.
Выпучив рачьи глаза, за Раббе следил со стены Адольф Гитлер. Казалось, глаза на портрете поворачиваются в глазницах, впиваясь в сутулую спину штурмбаннфюрера.
Раббе был расстроен. Всего час назад Вильгельм Хеттль вызвал его к телефону. Хеттлю, видите ли, понадобилось лично узнать, как проходит операция по «эвакуации» еврейского населения. Раббе доложил, что на сегодняшний день зарегистрировались двадцать две тысячи лиц еврейского происхождения обоего пола, включая несовершеннолетних: все они изолированы в гетто, одиннадцать тысяч уже вывезены в ближайшие лагеря, остальные будут вывезены в течение недели.
— Выявляем уклонившихся от регистрации, — сказал штурмбаннфюрер в заключение и умолк, ожидая, что последует дальше. Ведь не ради евреев звонил Хеттль! Сведения, услышанные им от Раббе, он мог получить из ежедневной сводки.
И Раббе не ошибся.
— Благодарю, — сказал Хеттль. — Да! Кстати, что там у вас произошло на станции?
— Диверсионный акт.
— Русские?..
— Нет. Венгры. Местные коммунисты.
— Венгры?.. Надеюсь, венгерские власти приняли надлежащие меры?
— Дело в том…
— Я спрашиваю, — с нажимом сказал Хеттль, — приняли ли меры местные власти?
Раббе догадался.
— Так точно! Диверсанты арестованы. На допросе признались.
— Ну вот, — усмехаясь, сказал Хеттль. — Я так и знал, что вышла ошибка. Вернее, что не обошлось без враждебных элементов. Тут, в Будапеште, кое-кто поднял шум, будто мы вмешиваемся во внутренние дела страны… Помните, что мы ни во что не вмешиваемся. Если бы слухи о вашем вмешательстве подтвердились, я бы принял самые жесткие меры… Вам ясно?
— Ясно, — побагровев, сказал Раббе.
— До свиданья, — добродушно сказал Хеттль. — Желаю успеха…
Положив трубку, Раббе спросил себя; какая каналья успела все-таки сообщить в Будапешт и об арестованных рабочих? И когда успела? Каким образом? Едва схватишь мерзавцев, как это становится известно чуть ли не всему миру сразу!
Исполненный гнева, штурмбаннфюрер позвонил главарю местных салашистов Аурели Хараи.
— Немедленно явитесь ко мне! — приказал штурмбаннфюрер.