Потерянный экипаж
Шрифт:
Командир вел самолет по «железке». Рельсы двухколейного пути светились внизу ровным, безжизненным светом, какой бывает только ночью. Телкин знал: командир хочет дотянуть до железнодорожного узла Наддетьхаза. До линии фронта не дотянуть, так дотянуть хотя бы до Наддетьхаза. Там эшелоны с войсками и боеприпасами…
У Телкина прыгали губы. Командир был прав. Им ничего не оставалось, кроме железнодорожного узла. Но губы прыгали.
Потом все произошло стремительно, как в плохом кинобоевике: впереди по курсу мелькнули огоньки, Бунцев отдал команду покинуть самолет, и штурман отстегнул ремни, пожал плечо командира, шагнул к люку, на миг увидел расширенные глаза стрелка-радистки, устремленные на Бунцева, в какую-то долю секунду понял, что она не прыгнет, но не успел ни удивиться, ни пожалеть Кротову, ни восхититься ею. А потом штурман почувствовал рывок парашюта и повис на стропах в пустынном небе…
Страх он испытал чуть позже, увидев, что его сносит прямо на город.
Телкин пытался скользить, но его упорно сносило на город, откуда в черную высоту медленно и плавно тянулись разноцветные пунктиры трассирующих пуль и снарядов.
Телкин нащупал кобуру, расстегнул, вытащил пистолет.
— Живым не даваться! — приказал он себе.
Его тащило над садами, над крышами домов, засосало в узкую щель улицы. Телкин приземлился на камни, отбил ноги. Одолевая боль, лейтенант вскочил, начал освобождаться от парашюта. Топот он услышал сразу. И успел выстрелить в бегущего солдата. Но тут же сзади ударили по голове, рванули за ногу, тяжелый сапог раздавил запястье руки, сжимавшей оружие. Чье-то острое колено вдавилось в спину между лопатками. Дыхание остановилось. Новый удар оглушил…
Теперь, шагая между конвойными по сумеречной улице, штурман тупо смотрел на нескладно заштопанные шерстяные носки и силился сообразить: откуда они здесь? Почему они здесь? Как сюда попали?..
Телкин отлично знал эти носки. Месяц назад их прислала из Челябинска невеста, Катя. Телкин сам был владимирский, но невеста у него была из Челябинска, и тут был целый роман. Роман начался с письма. Катя училась в машиностроительном техникуме и вместе с подругами написала на фронт: девушкам объяснили, что бойцы нуждаются в дружеской поддержке, в душевной теплоте. Катя никому конкретно письмо не адресовала, писала неизвестному бойцу. Попало письмо к Телкину, и он с ответом не задержался. Он-то знал, как надо писать девчонкам! Обрисовал смертельные бои, в которых непрерывно проливает молодую кровь, сообщил, что холост, что некоторые знакомые называют его блондином, что обожает драматическое искусство и поэзию, вписал симоновское стихотворение, сообщив, что сочинил его между двумя боевыми вылетами, признался, что давно мечтает о настоящей любви, и просил выслать фотокарточку.
Ответ почему-то задержался. Телкин повторил атаку и получил отповедь.
Катя писала, что, судя по письмам лейтенанта, они очень разные люди и поддерживать переписку не имеет смысла. Тем более что Катя стихов не пишет, а чужие выдавать за свои находит некрасивым. Закончила она ядовитым пожеланием не проливать кровь столь безудержно, как проливает Телкин. А то, мол, что же останется «некоторым знакомым», считающим Телкина блондином?..
Дочитав послание, Телкин покраснел и тотчас оглянулся: не видит ли кто-нибудь? Видели. Бунцев видел. Лежал на койке, сосал карамельку и наблюдал.
— Ну что, козел? — спросил Бунцев. — Получил по рогам?
— Вот еще! — сказал Телкин. — Видали мы таких! Подумаешь, свистулька!
— Ты стреляться не вздумай, — озабоченно предупредил Бунцев. — Во-первых, ЧП, а во-вторых, неизящно. Ты валяй, как римский патриций: наладься в баньку и там вены вскрывай.
— Он бы пошел, да мыться не любит, — сочувственно сказал их сосед по комнате старший лейтенант Добряков.
— Ладно! — сказал Телкин. — Остряк!.. Ну, чего ржете? Обрадовались!
Скомкал письмо, полдня ни с кем не разговаривал, а кончил тем, что украдкой сочинил длиннейшее послание на Урал. В послании не было ни чужих стихов, ни намеков на загадочность телкинской натуры, мятущейся в роковом одиночестве, ни просьбы о присылке фотокарточки. Была только просьба не сердиться…
Через неделю Телкина простили. А еще через три недели, получив конверт со знакомым обратным адресом, Телкин на ощупь определил: фотокарточка!..
Штурман вскрывал конверт бережно и терпеливо. Он ясно представлял, как войдет в свою комнату, поставит фото на тумбочку и на вопрос старшего лейтенанта Добрякова: «Кто такая?» — равнодушно бросит: «Так, одна знакомая…»
И Добряков «умоется», потому что Катя, факт, похожа на Франческу Гааль из кинофильма «Петер» или в крайнем случае на Любовь Орлову.
Телкин это по письмам чуял!
Распечатав конверт, штурман озадаченно уставился на детски круглое девичье личико с кургузыми косичками и маленьким веснушчатым носиком. Он даже перевернул фотографию на обратную сторону.
Дней через пять Телкин рискнул показать портрет Добрякову.
— Ну, как?..
— Детский сад, — сказал Добряков. — Откуда выкопал?
— Да так… — тоскливо сказал Телкин.
И обозлился на Добрякова. Много он понимает! А глаза какие! И вообще…
— Смотрите, Александр Петрович! — сказал Телкин Бунцеву. — Вот та самая уралочка. Я не показывал?
Телкин ревниво следил за твердыми, неуклюжими пальцами пилота, готовый в любую минуту подхватить фотокарточку, если Бунцев, упаси бог, ее обронит.
Но Бунцев карточки не обронил, а, отведя руку в сторону, чтобы получше рассмотреть лицо Кати, кивнул и сказал:
— Да-а-а… Хороша Маша, но не наша!..
— Ага! — сказал Телкин. — Поняли?
И, отобрав фото, тут же водрузил на тумбочку…
Переписка с Катей длилась уже полгода, в мыслях штурман уже не называл Катю иначе, как невестой, а получив посылочку с папиросами и носками, впервые назвал невестой и вслух. Правда, не при ребятах. При почтальоне. Но — назвал!..
Тело штурмана ныло от ударов, левый глаз заплыл, в спину то и дело подталкивали, чужая лающая речь резала слух, и все это было так ужасно, так неправдоподобно. Телкин настолько был уверен, что ничего подобного с ним никогда не произойдет, что ему еще казалось это наваждением, оно минет, сейчас минет…