Потерянный экипаж
Шрифт:
Собирая парашют, Бунцев через плечо косился на пожар. Первые минуты он чувствовал себя ошеломленным. Словно, хлестнув прутом по кряжистому дубу, увидел вдруг, что прут сносит могучее дерево, как головку репейника.
Бунцев знал — бензина в баках почти не оставалось… Но факт оставался фактом — дуб рухнул: на железнодорожном узле Наддетьхаза полыхало и гремело.
«Боеприпасы! — еще не веря самому себе, подумал Бунцев. — Повезло! Зажег боеприпасы!»
Видимо, ему действительно повезло. Иного объяснения не существовало.
Бунцев выпрямился, повернулся лицом к городу, потряс кулаком:
— Получайте, гады!
Он стоял на земле.
Командир без корабля.
Сбитый в чужом тылу летчик.
Но пока зарево полыхало, он еще чего-то стоил!
Беспокойство овладело Бунцевым исподволь. Он оглянулся, отыскивая взглядом стрелка-радистку. Ее не могло отнести далеко: прыгали вместе. Штурман прыгнул раньше, сразу, а они потом, вместе.
Глаза ничего не различали во мгле предсветья. Бунцев заложил пальцы в рот, свистнул. Прислушался и снова свистнул… Ожидая, пока текучая мгла вернет ответный свист, и еще не зная — вернет ли, он не шевелился. Бунцев сорвал шлем: «Не померещилось ли?!»
Но свист повторился. Далекий, слабый, но повторился.
Радостью обдало, как жаром. Следовало бы удивиться этому жару.
Ведь Бунцев знал, почему Кротова не выполни та приказ и не прыгнула вместе со штурманом Телкиным. Знал, почему осталась в машине. Он и раньше обо всем догадывался. И в кабине падающего самолета, шагая к люку, хватаясь за стойки, бешено выругался в лицо радистке. Но Бунцев не удивился обжигающей радости.
Сейчас казалось — далекий свист возвращает все. друзей, эскадрилью, полк, Родину!
Они заметили друг друга одновременно.
— Ты?! — спросил Бунцев. — Цела?
— Все в порядке, товарищ капитан… — сказала Кротова. — Стрелок-радистка Кротова явилась.
Раскаяния в ее тоне Бунцев не услышал.
— Ладно, — сказал Бунцев. — Вижу, что явилась… Почему вместе с Телкиным не прыгнула? Геройство проявляла?
Он помогал ей сохранить тайну. Кротова молчала. Дольше, чем требовалось в их положении для спасительной лжи.
— Нет, товарищ капитан, — сказала, наконец, Кротова. — Ничего я не проявляла… Я же партизанка, товарищ капитан.
— Ну и что? — спросил Бунцев. — Что из того? Если партизанка, значит приказы не для тебя?
Он знал, что Кротова почти три года воевала в тылу врага и в полк попала из партизанского отряда, когда тот соединился со своими. Он отлично знал это. И сам понял, что пустое спрашивает, зря спрашивает, но было поздно: спросил…
— Не могла я вас бросить, товарищ капитан, — очень тихо сказала радистка. — Вы не обижайтесь… Мы же у фрицев в тылу… А мне не впервые…
Бунцев сильно потер подбородок.
— Ага! — сказал Бунцев. — Выходит, ты у меня теперь вместо ангела-хранителя!.. Ну, спасибо, выручила!
Они зарыли парашюты, отрезав и спрятав по куску шелковых куполов.
— Пригодятся, — сказала Кротова.
Бунцев не спорил, хотя им вряд ли что-нибудь могло пригодиться.
Покончив с парашютом, он встал с коленей, отер грязные ладони о полы куртки, спрятал нож.
Взрывов он уже не слышал. Мгла редела. Похоже, приближался рассвет.
Бунцев напряженно вглядывался в зыбкий сумрак, пытаясь разобраться, куда же их все-таки занесло, надеясь угадать среди неустойчивы, теней, порожденных игрой усталого зрения, хоть одну прочную, надежную — лес, кусты…
Он ничего не мог угадать и ни в чем не мог разобраться. Видел лишь какие-то силуэты на розовом фоне пожара: не то скирды, не то низкие постройки. Но ведь не в сторону же города идти!
Бунцев и Кротова несколько раз свистели, надеясь, что отзовется штурман. Штурман так и не отозвался. Выходило, что приземлился он очень далеко, и, значит, делать тут, на пашне, нечего, надо поскорей выбираться отсюда.
Отдавая экипажу приказ покинуть машину, Бунцев назначил место сбора в лесу западнее Наддетьхаза. Значит, идти надо в этот неведомый лес.
Бунцев соображал: пашня на северо-востоке от города, до горд а километра полтора — два, стало быть, отсюда до леса километров семь. А семь километров — это часа два ходьбы. Пожалуй, все три. Правильней считать — именно три. Но через час развиднеет и станет совсем светло…
Бунцев потер подбородок.
Если идет бой, то жизнь каждый миг зависит от совершаемого тобою дела. Так и получается, что в бою каждое деяние становится главным деянием твоей жизни. Новички, конечно, обманываются, думая, что вот-вот наступит передышка. Передышек в бою не бывает. Завершаешь одно только затем, чтобы сразу браться за другое. Ибо главным, пока ты выкладывался, успело стать именно другое, и медлить с ним уже нельзя. Передышка — это все, конец. Шансы на жизнь оставляет только действие. И побеждает только тот, кто знает, как надо действовать.
Бунцев побеждал всегда.
А теперь наступала передышка.
Бой продолжался, а для Бунцева наступила передышка.
Капитан сдвинул шлем, провел рукой по лбу.
— Попали мы с тобой, партизанка, — сказал он. — Здорово попали, слышишь?
Лейтенант Телкин увидел чьи-то ноги в бурых шерстяных носках, ступающие по сырой брусчатке рядом с тупоносыми сапогами конвоя. Бурые носки были хорошо знакомы штурману, он даже узнал бежевую сеточку штопки на правом носке и невольно остановился, не понимая, откуда здесь эти носки…
Ошеломляющий удар прикладом чуть ниже шеи, по позвонкам, толкнул лейтенанта вперед:
— Шнелль!
Телкин покачнулся, сделал несколько шагов, со странной дрожью в душе заметив, что ноги в шерстяных носках тоже торопливо переступают по серой брусчатке.
Все оставалось диким и неправдоподобным. А началось со времени: едва заглох задетый осколками левый мотор, минуты, сжимаясь до секунд, потянулись часами… Будапешт остался позади, бомбардировщик вырвался из зоны заградительного огня, но уже отстал от полка, и нельзя было сообщить о себе — поврежденная рация молчала. А потом потекли баки…