Потерянный экипаж
Шрифт:
Очнулся он от того, что «ханза» остановилась.
— Какая-то машина, господин майор, — сказал шофер.
— Машина?
Лок снова вылез наружу. Они с шофером подошли к стоявшей на обочине легковой. Это был вишневый «хорх» с разбитой правой фарой и спущенным левым передним баллоном.
— Авария, — сказал шофер. — Столкнулся с кем-нибудь.
Он суетился вокруг автомобиля.
— Господин майор! Тут есть запасной баллон!
— Ну и что? — спросил Лок. — Он же нам не годится.
Шофер, не отвечая, забрался в «хорх». Через секунду мотор «хорха» заработал.
— Господин майор! — возбужденно крикнул шофер, высовываясь из приоткрытой дверцы. — Работает!
Лок приблизился, похлопал ладонью по мощному корпусу автомобиля:
— Скажите пожалуйста!
— Господин майор! — волновался шофер. — Разрешите оприходовать?
Лок поколебался:
— A y нас ее не отберут?
— Кто, господин майор?!. Машина вряд ли военная… Наши бы ее не бросили! Это венгры какие-нибудь!.. Господин майор!
— А номер? — спросил Лок.
— Плевое дело! — ответил шофер. — Номер — плевое дело, господин майор! Снимем с нашей «ханзы», и точка. А этот выбросим… Я ее перекрашу, господин майор! Ее родная мама не узнает!
— Собственно… — неуверенно начал майор Лок. — Собственно, я имею санкцию на приобретение машины у населения. А в случае необходимости — на реквизирование…
— Послушайте меня, господин майор! — возбужденно сказал шофер. — Вы только меня послушайте! Ну, что ваша «ханза»? Коляска для грудных, честное слово! На нее и мотор-то по ошибке поставили! А это же зверь, господин майор! Восемь цилиндров, господин майор! Вы только представьте себе — восемь! За два часа в дивизии будем!
— Ну, а что делать с «ханзой»? — неуверенно спросил Лок.
— Бросить ее к чертовой бабушке! Я ее сейчас с дороги сверну. Берем, господин майор? Да?
Лок помялся. Рискованно, черт побери! Но, с другой стороны, жаль упускать случай. Все равно кто-нибудь подберет этот «хорх». А «хорх» явно венгерский. Военные бы такую машину не бросили.
— А! Будь что будет! — сказал Лок. — Снимай номера! Меняй! Только чтобы завтра же перекрасить!
— Нынче же ночью перекрашу! — обрадованно крикнул шофер, бросаясь к «ханзе». — Родная мама не узнает!
Через пятнадцать минут злосчастная «ханза» была сброшена в кювет, номера на «хорхе» сменены, и Лок уселся рядом с шофером в новый лимузин.
«Хорх» плавно набирал скорость.
— Я же говорил — зверь! — ликуя, крикнул шофер. — Вы меня век за эту машину вспоминать будете, господин майор! Век! Я вам точно говорю!
Оставив умирающую жену на попечение невестки и сына, Тибор Каналаш натянул кожух и, тыча палкой, как слепец, побрел за ксендзом.
Тибор прожил с женой сорок лет, он уже и забыл, какой она была в девках, и про то, как любил ее когда-то, тоже забыл, а если честно сказать, он давно уже только терпел ее присутствие в доме: перед богом обет давали, двух сынов и дочку она Тибору родила, тут хочешь не хочешь, а терпи!
Но в потайных думках не раз представлялось Тибору, что жена-то и была причиной всех его бед, всей его нескладной жизни. Молодость глупа! Позарился на ясные глазки да розовые щечки батрачки, умней и сильней всех себя мнил, наперекор отцу пошел, а что вышло?.. Жаркими ночками сыт не будешь! Как прижала нужда, как взяло в оборот горе-гореванское, так и ясные глазки не милы сделались. Да и то верно толкуют, что все бабы только в девках хороши. Другая бы терпела, жила бы тем, что господь послал, а Тиборовой жене все не так!
Ох, горько слушать бабьи попреки да насмешки, слышать в голосе той, кого за ангела почитал, черную зависть к людям, лютую, неуемную жадность! А еще горше видеть, как торопится человек для себя одного лучшее урвать, о семье не думает, добро по ветру пускает! На третьем году совместной жизни собрался Тибор купить телку. Хорошую телку присмотрел у богатого мужика в Демшеде, и сговорился уже, по рукам ударили, а прибежал домой за деньгами, в потайном местечке уложенными, и чуть не ополоумел. Ткнулся в пустую укладку, как бык под обухом… И вдруг вскочил, рванулся к дому. Вспомнил: с прошлого воскресенья жена что-то непривычно ласкова была, посытней его кормить норовила, все прижималась да зазывно, тревожно посмеивалась, как молодуха!.. Жена как завидела Тибора, так за печку и — голосить. Кинулся он к бабьему сундуку, ключа под рукой не оказалось — топором замок сбил, откинул крышку, раскидал, что поверху лежало, и на минуту окаменел, держа перед собой расшитый шелками, замшевый, на пушистом меху полушубочек. Вот оно! Вот куда его по г. пошел! Сотворила по-своему, ведьма! Купила-таки не спросясь!.. И в бешеной злобе изрубил Тибор тем же топором злополучный наряд в куски. Пол повредил, так гакал!.. После жалел, конечно. Телки не досталось, так хоть одежа была бы. Но в первую минуту ни о чем не помнил, ни о чем не думал, кроме одного: баба ему поперек пошла, на пустое деньги бросила, хозяйство рушит, назло ему свое вершит. Враг! Враг в доме его, а не жена!..
Жена не забыла побоев и изрубленного полушубочка не забыла. Начался в семье сущий ад. Тибор — одно, жена — другое. Чуть отвернулся — полетели форинты на побрякушки, на ленты, на зеркальца, на кружева. Просил. Бил. Снова просил. Как об стену горох! Ты, мол, для меня обновы пожалел, так на вот, получи! Мне жизни не даешь, и тебе жизни не будет…
Молчал Тибор. С такой бедой к людям не выйдешь: засмеют. Скажут: с бабой не совладал! И одно утешение осталось — вино. А где вино, там горе одно, всем известно…
Опомнился Тибор. Трое ребятишек отцовских бед не хотят знать. Им хоть кусок хлеба, да подай в день!.. И потянулись безотрадные, оглушающие заботой будни. У другого, хоть и впроголодь живет, да близкая душа рядом. Другому есть с кем на будущее понадеяться. А у него никого. Жена — враг. Говорили, и погуливать начала. Но Тибору уже все равно стало. Чужая. Пусть как хочет!..
С тоской думал он, что иначе вся жизнь повернулась бы, приведи он в дом другую. Иначе повернулась бы! И не надо особого богатства, бог с ним. Человека, человека рядом с собой видел бы!
…Старуха слегла неожиданно. Вроде крепкая была, а тут слегла.
И вот нынче под утро велела ксендза звать. Еле прошептала: «Ксендза!..» А сама уже серая. И никого не видит…
Тибор Каналаш, отирая быстрые, неожиданные слезы, убыстрил шаги. Господи, господи, не дай бедной умереть без причастия! И сама не жила, и его век заела, да разве ж она виновата, господи?! Хотелось бабе как все люди пожить, радости хотелось, веселья, думала обновками судьбу обмануть… Э-э-хе-хе, горе! И ему бы надо иначе с молодой-то… Ведь любил!.. А прожитого не вернешь, годы вспять не идут. Конец — вот он… Ничего уже не поправить. Только ксендза позвать… Хоть бы ксендз успел!