Потерявшая сердце
Шрифт:
Глеб отвернулся и снова взялся за перо, давая всем своим видом понять, что аудиенция окончена. Но Евлампия даже и не подумала тронуться с места. Она поставила на письменный стол локоть, подперев ладонью лицо, посмотрела на внука пристально, словно хотела заглянуть ему в душу, и спросила тихим, вкрадчивым голосом:
— Когда ты понял, что отец хочет тебя отравить?
Перо в руке Глебушки замерло, он повесил голову и после тяжелого вздоха произнес:
— Давно… Ведь он сперва маменьку отравил…
В глазах у Евлампии потемнело. Полки с книгами закружились вокруг нее, словно библиотечный флигель превратился вдруг в карусель. «Этого
Глеб обмакнул перо в чернила и продолжил составлять свой список, сочтя, по-видимому, молчание няньки за окончание разговора.
— С чего ты взял, что папенька отравил маменьку? — едва выговаривая слова, спросила Евлампия.
— Он сам ей признался, когда она умирала.
Глебушка запомнил ту ночь в мельчайших подробностях. Он спал в комнате матери, рядом с ее кроватью, на кушетке, на которой прежде дежурила Евлампия, ухаживая за больной. Предчувствуя скорый конец, Наталья Харитоновна отослала заботливую сиделку и распорядилась привести Глеба. Ей с трудом давалось каждое слово, но она все же рассказала малышу его любимую сказку и пожелала «покойной ночи». Но он все еще не спал, когда она затихла. Слезы безостановочно катились из его глаз. Скорчившись на кушетке, мальчик размазывал их кулачками по щекам и очень старался не шмыгать носом, чтобы не разбудить мать. Он случайно слышал, как вечером доктор сказал отцу, что княгиня вряд ли доживет до утра. Никого в целом свете Глеб так не любил, как маменьку, и вот она покидает его навсегда. Старый Архип говорит, что за умирающими является страшная старуха с косой и уводит их в глухие леса, за синие моря, за высокие горы. Мальчик твердо решил не спать в эту ночь, чтобы встретить старуху лицом к лицу и прогнать ее, если удастся.
Глебушка встал с кушетки, на цыпочках подкрался к матери. Ее сон был глубок, она дышала редко, тяжело, с тихими стонами. Лицо ее страшно осунулось за последние месяцы, глаза провалились, щеки будто прилипли изнутри к зубам. У княгини начали выпадать волосы, возле губ прорезались глубокие морщины. Ей не было еще и тридцати, а можно было дать все сорок. Она почти ничего не ела в последние дни, любой прием пищи оканчивался рвотой и сильным горловым кровотечением. «Странная болезнь», — говорили доктора, но Глебу все время казалось, что этой фразой они намекают на что-то, ведомое им одним. В такие минуты он ненавидел свой малый возраст и свою беспомощность — будь он на месте этих ученых докторов, он бы не стал смотреть, как мучается маменька, а нашел бы способ вылечить ее!
Глеб осторожно присел на край маменькиной постели. Мальчик решил, что ждать страшную старуху с косой лучше всего здесь. Если же она его не испугается (ведь он такой маленький!), он попросит старуху взять и его вместе с маменькой, потому что жить без маменьки все равно невозможно. Пусть она уведет их в глухие леса. В
Глеб просидел на кровати матери около получаса, слушая ее дыхание и мало-помалу проникаясь смутной надеждой на то, что доктор ошибся. Вдруг он услышал, как за дверью скрипнула половица. Один раз, другой… Кто-то крался по темному коридору, осторожно вымеряя шаги. «Старуха идет!» — сильно забилось сердечко в детской груди. Но это была вовсе не «старуха». За стеклянной дверью вдруг четко обозначился силуэт отца, державшего в руке свечу. Глеб стремглав бросился на кушетку, свернулся в комок и крепко зажмурился, прикинувшись спящим. Отца он боялся пуще смерти.
Князь вошел и, поставив свечу на тумбочку рядом с лекарствами, сел на стул в изголовье постели. Он сложил на животе руки и просидел в такой позе, не шелохнувшись, несколько минут. Если бы кто-нибудь заглянул в спальню Натальи Харитоновны, то непременно бы растрогался, увидев преданного безутешного супруга у ложа умирающей жены.
По всей видимости, женщина почувствовала его присутствие и открыла глаза. Тело ее содрогнулось, как при виде чего-то отвратительного. В деревне Глеб часто видел, как мать так же вздрагивала, если из травы выпрыгивала огромная жаба.
— Чего тебе ЕЩЕ надо от меня? — спросила она слабым, бесцветным голосом.
— Жду, когда издохнешь, — с ухмылкой признался тот.
— Уйди! — взмолилась Наталья Харитоновна и с ненавистью добавила: — Видеть тебя не могу!
— Тебе недолго осталось терпеть, — все в той же ироничной манере продолжал князь. — Яд, который ты принимаешь с лекарствами, действует медленно, но наверняка…
— Так ты… меня отравил? — прошептала женщина.
— И ты прекрасно знаешь, почему я это сделал, — назидательно ответил он.
— Мерзавец! — процедила сквозь зубы княгиня. — Подумал бы о детях…
— О детях я и думал, — осклабился князь. — Вот этот щенок, — указал он на оцепеневшего от ужаса Глеба, — вскоре последует за тобой. Он будет умирать долго и мучительно…
— Не смей! — закричала она, цепляясь за полог кровати, пытаясь подняться. — Не трогай его!
— Нет уж, дорогая, — фыркнул Илья Романович, — пускай мальчишка расплачивается за грех своей мамаши!
Он резко поднялся, взял свечу и вышел из комнаты. Вслед ему раздавался отчаянный крик Натальи Харитоновна. Она кричала громко, отчаянно, с минуту или две, а потом лишилась чувств.
— Маменька, родненькая! — целовал ей руки Глебушка. — Не умирай, пожалуйста! Мне страшно…
На крик сбежались слуги. Тщетно они пытались оторвать Глеба от матери. Он вопил, бросался на пол, бился головой о ножки кровати, на которой умирала мать. Явилась разбуженная слугами Евлампия. Лишь она с большим трудом сумела увести мальчика.
Княгиня скончалась, так и не придя в сознание, незадолго до рассвета.
Глеб давно замолчал, а Евлампия все не могла шелохнуться. Она жила в этом доме много лет, и оказывается, понятия не имела о том, что в нем творится. А главное — участвовала в преступлении, сама о том не подозревая.