Потерявшая сердце

Малышева Анна Витальевна

В свои апартаменты девушка вошла уже твердым, уверенным шагом, окончательно решив, что постарается забыть Бенкендорфа поскорее. Она выйдет замуж за князя Нарышкина, как хочет папенька. Уж если нужно принять чью-то сторону, она предпочитает во всем слушаться только отца.

Евлампия оставила Глеба в библиотеке и велела Архипу отнести туда чаю. При выходе с детской половины женщина задержалась перед портретом Наталички, писанным маслом за несколько месяцев до ее смерти. Она частенько разговаривала с изображением своей любимицы, советовалась, сообщала последние новости о детях. Сегодня карлица

смотрела на портрет сурово. «Что ты скрывала от меня? В чем провинилась перед мужем? За что он так жестоко тебе отомстил?»

Она присела на стул, что стоял против портрета, продолжая безмолвно сыпать вопросами. Наталья Харитоновна в окружении двух крошечных мальчиков отвечала ей спокойным, умиротворенным взглядом. «Почему гнев отца пал именно на Глеба? — продолжала допытываться Евлампия. — Может, князь заподозрил, что мальчик рожден не от него? Но от кого же?» Догадка казалась ей верной. Только ревность, дикая и необузданная, могла толкнуть князя на такое преступление. «Похоже на отравление», — снова послышался ей чей-то приятный бархатный голос. Где и когда она слышала его? Кто он, этот человек, явно посвященный в тайны семьи Белозерских куда глубже, чем она? В те дни Евлампия была настолько убита горем, что вряд ли замечала кого-то вокруг. Лишь одна фраза и голос, произнесший ее, осколком врезались в память.

Она принялась рассуждать логически. Мог ли какой-нибудь посторонний мужчина, кроме докторов и слуг, попасть в комнату умирающей Натальи Харитоновны? Вряд ли. Потом гроб с телом стоял в гостиной. Приезжали проститься знакомые, родственники, подруги Наталички по пансиону. А на кладбище было еще больше народу. Она крепко держала за руку Борисушку. Он безмолвно плакал. Глеба оставили дома, мальчик всю ночь метался в горячке. В те дни она жила, как в бреду… «Фраза была сказана на кладбище, — вдруг поняла Евлампия, — я тогда еще возмутилась в душе, что это говорят при ребенке». Тот мужчина стоял у нее за спиной, лица его она не видела, но голос был очень знакомый. «У него такой приятный бархатный голос, Евлампиюшка, невозможно передать! Должно быть, он недурно поет. И, если бы не стал художником, непременно был бы певцом!» Как же она могла забыть, что говорила Наталичка о художнике, писавшем ее портрет с детьми?! Конечно, это был он! Так неужели именно с ним был роман у Натальи Харитоновны?

Карлица медленно, словно стыдясь, подняла глаза на портрет. «Неужели? — немо вопросила она. — Неужели Глеб сын художника?» Евлампия резко поднялась со стула, вплотную подошла к портрету. В глаза бросилась размашистая подпись «Вехов». Она с силой задернула занавеску, едва не оборвав ее, и поспешно удалилась.

Через час Евлампия уже подъезжала на извозчике к Тверскому бульвару. Дом художника указал первый же будочник.

На звонок из дверей высунулась старая служанка.

— Вам кого? — озадаченно спросила она, увидев карлицу. Служанка привыкла провожать к хозяину либо молодых красивых женщин, либо юных учениц.

— Мне к художнику. — Гостья вложила в слово «художник» столько ненависти и презрения, что старая служанка даже вздрогнула.

— Он занят, — заявила она, — зайдите завтра.

— Доложите, что его хочет видеть родственница Наталии Харитоновны Белозерской, — настаивала Евлампия.

— Павел Порфирьевич работают. Не велено беспокоить, — упорствовала та.

— Ах, не велено! — возмутилась Евлампия и со всей силы толкнула старуху. Та отлетела от двери и заохала, больно ударившись обо что-то. Воспользовавшись ее замешательством, карлица ворвалась в дом и заметалась по комнатам, яростно приговаривая: «Не велено, значит! Легко отделаться решили!»

Она обнаружила художника на втором этаже, в мастерской. Он и в самом деле был занят, скучая у мольберта над натюрмортом. Перед ним на изящном столике стояла ваза, доверху наполненная оранжерейными фруктами. На парчовой скатерти отдельно лежала кисть красного винограда. Рядом распластался взъерошенный фазан с красным пятном на грудке, и все это пиршество венчал огромный хрустальный кубок с розовым вином.

Вехов не удивился, увидев ворвавшуюся к нему женщину. Он резким движением головы откинул назад упавшую ему на лоб прядь каштановых волос, отложил кисть, палитру и спокойно произнес:

— Я знал, что рано или поздно вы придете ко мне…

Евлампия едва раскрыла рот, как в комнату вбежала запыхавшаяся служанка.

— Оставь нас! — приказал ей Павел Порфирьевич и строго добавил: — Не вздумай подслушивать под дверью!

Старуха в сердцах плюнула и вышла, весьма внятно ругаясь. Вехов предложил Евлампии стул, но та не тронулась с места, продолжая сверлить его вызывающим взглядом.

— Я прекрасно понимаю вас, — вздохнул хозяин, — но и вы должны понять, что мой роман с Натальей Харитоновной не был легкомысленным увлечением. Мы любили друг друга.

— Я вам не верю, — заявила она. — Если бы вы любили Наталью Харитоновну, то не допустили бы ее гибели. Князь отравил бедняжку из-за вас!

— Когда бы я мог предвидеть, что он зайдет так далеко! — воскликнул тот. — Княгиня сделала роковую ошибку, признавшись во всем мужу. Она хотела покинуть его и уйти ко мне…

— Уйти, оставив детей? — ужаснулась Евлампия.

— Детей он бы ей не отдал, это верно, — кивнул Вехов. — Наталья Харитоновна рассчитывала, что вы будете заниматься их воспитанием, и это позволит ей хоть изредка видеться с ними.

Все, что говорил этот человек, жалило ее в самое сердце. Наталичка, на которую Евлампия привыкла чуть не молиться, оказалась скрытной, расчетливой, жестокой к собственным детям.

— Скажите мне только, — с усилием произнесла она, — Глеб — ваш сын или князя?

— О Господи! — тот воздел руки к потолку. — Ну конечно же, князя. Сейчас я все объясню. Несколько лет назад я писал миниатюрный портрет Натальи Харитоновны, но тогда между нами решительно ничего не было. Вскоре она забеременела и родила Глеба. Когда же у нас начался роман и она призналась в этом князю, он вспомнил о том портрете и высчитал, что Глеб родился ровно через девять месяцев после того, как княгиня мне позировала. Он попросту свихнулся на этой почве. Он считает его моим сыном!

— А знаете ли вы, что все время после смерти Натальи Харитоновны князь подсыпал в лекарства бедного ребенка яд?

— О Господи… этого я вообразить не мог… — Павел Порфирьевич осел на табурет, стоявший возле мольберта, и запустил в свои роскошные волосы пальцы, испачканные красками.

— Вот последствия вашего увлечения… — По щекам карлицы невольно катились слезы. — Вы тешили свою похоть, сводили с ума замужнюю женщину, а расплачивается за все невинный малыш… Бог вам судья. — Она вытерла тыльной стороной ладони лицо и двинулась к двери, но Вехов остановил ее.