Потерявшие солнце
Шрифт:
Цыбин выключил телевизор и сделал маленький глоточек обжигающего черного чая. Дождь неровно барабанил по стеклам, как работающий с перебоями двигатель. Анна спала, как всегда укрывшись одеялом с головой. Цыбин подумал, что вчерашний день – верх непрофессионализма и идиотизма, но через тройку дней это не будет иметь для него никакого значения. Горячий чай согревающим шариком скользнул по пищеводу. Капельная дробь убаюкивала и подталкивала обратно в постель. Он поставил чашку и, поднявшись, энергично покрутил головой, отгоняя сонливость. Анна заворочалась под одеялом, что-то недовольно ворча. Цыбин прошел в прихожую и отодвинул от стены фанерный гардероб. Два венесуэльских паспорта в щели под плинтусом густо пахли типографской краской. Он секунду подумал и сунул их в карман. Анна снова зачмокала и застонала во сне. Цыбин подумал, что утром все кажется совсем иначе, чем вечером. Мысли утрачивают категоричность и жесткость. Испания снова представлялась бедной на женскую красоту страной.
– На работу не опоздай. – Он поцеловал Анну в ухо.
Она недовольно пискнула и замахала рукой.
На улице дождь старательно прижимал к асфальту сизый дым автомобильных выхлопных труб. Замызганное желто-коричневое такси остановилось сразу по мановению поднятой руки.
– Пулково-два.
– Сколько?
– Не расстроишься.
Самолеты на летном поле мокли так же кучно и уныло, как машины на стоянке перед полупустым зданием аэропорта. Группа смуглых индусов забивалась в автобус, с ужасом глядя на безнадежно-серое мокрое небо. У девушки в кассе был испуганно-жалобный вид. Трогательно вздернутая верхняя губа нервно подрагивала, как у попавшего в капкан кролика.
– Компьютеры «зависли». Мы приносим извинения…
Цыбин улыбнулся широко и поощрительно:
– Когда же вы сумеете опустить их на землю?
– Кого? – Она вконец растерялась.
– Компьютеры. Вы сказали, что они «зависли».
Розоватый язычок непроизвольно слизнул капельку, бегущую от виска до уголка рта.
– Я… Я… Думаю…
– К сожалению не ранее, чем часа через четыре.
Брюнетке было около сорока. Прищуренно-оценивающие темные глаза. Высокая гладкая шея. Грудь, стремящаяся порвать синюю ткань форменной рубашки. Опытно выставленная в разрез юбки, обтянутая черной лайкрой безукоризненная нога.
– Вы можете подождать в ресторане. У нас прекрасная кухня.
Цыбин вдруг ощутил себя школьником, совращаемым учительницей, и подумал, как от многого отказывался последние годы.
– Если только вы скрасите мое одиночество.
Острые хищные глаза мгновенно пробежали его римский профиль, прямую спину, плащ от «Армани» и туфли за двести североамериканских рублей.
– Вообще-то я на работе. Но для сохранения репутации фирмы…
Она представила себе восхитительный обед в «Айриш-баре» и холодный «Мартини» перед…
Он представил себе закушенную накрашенную губу, подрагивающие теплые колени и грудной прерывистый стон во время…
Никто не думал о блуждающих взглядах, торопливом шуршании одежды и неловком безразличии после…
«Клин выбивают клином…»
Девочка в кассе перевела дух и вытерла влажный лоб рукавом форменной рубашки.
«Какая молодец все-таки Эльвира Романовна. Приняла на себя весь удар улаживания ситуации с ранним клиентом. Выручила. Надо будет коробку конфет ей подарить…»
Дождь продолжал поливать обреченные ждать солнца самолеты.
На «сходке» его место было за сейфом. Серая металлическая махина надежно укрывала от глаз Вышегородского, да и всех остальных. Стиснутый между стальным бортом и гудящим от ветра окном Антон вспоминал запах Ольгиных волос и тепло ее губ. По спине бежали волнующие мурашки. Так хорошо, как минувшей ночью, не было уже давно. Он даже не чувствовал усталости после стольких часов без сна. Раздраженный голос Вышегородского фактически не пробивался в его сознание. Что-то рьяно возражал Ледогоров, объяснял Полянский, оправдывался Бенереску. Все было не важным и мелким.
– Челышев! Антон! Заснул, что ли?!
Сидящий ближе всех Юра Громов заглянул за сейф:
– Тоха! Ты чего?
Возврат в действительность неприятно царапнул грудь.
– Здесь я, здесь.
Артур картинно кривил губы:
– Ты что сегодня делаешь?
Антон мысленно пробежался по планам на день и вдруг неожиданно для самого себя разозлился:
– Я, Артур Эдуардович, выберу какое-нибудь преступление, раскрою его и к восемнадцати ноль-ноль доложу.
Вышегородский открыл было рот, но передумал и махнул рукой:
– Не юродствуй. Доработай хоть Горелову и Иваныпина.
– Слушаюсь, господин комиссар!
Ледогоров захохотал. Остальные прыснули. Вышегородский снова сделал жест рукой:
– Зарплата после пятнадцати. Все, работать. Челышев, задержись.
Народ повалил к выходу.
– Антон, догоняй. – Ледогоров имел в виду традиционное утреннее кофепитие в «Василисе».
– Можешь курить. – Вышегородский достал пачку «Винстона». – Ты не думал поменять место работы?
Антон пересел напротив стола:
– Нет. А что, надоел?
– По-моему, у нас вместе не получается.
– По мне все нормально.
– А по мне – нет.
– Может, тебе поменять место работы?
Вышегородский крутил незажженную сигарету между пальцев.
– Антон, за что ты меня так ненавидишь?
– Ненавидеть – слишком сильное слово. Просто мы разные.
– Это не повод. Я, конечно, не суперсыщик, как ты или Полянский, но тоже не месяц работаю. Просто отношусь ко всему проще. Тебя раздражает, что меня назначили начальником, так каждый должен стремиться сделать карьеру. Да, у меня хорошие отношения с руководством…
Антон встал:
– Артур, меня раздражаешь не ты, а система, которая всегда предпочитает тех, кто относится ко всему проще. Я не собираюсь менять место работы. Меня все устраивает. Даже ты в качестве начальника.
В коридоре он обернулся. Вышегородский продолжал глядеть в стол, вертя в пальцах незажженный «Винстон».
На улице ветер почти стих. Дождь шел почти отвесно, медленно бомбардируя асфальт крупными каплями. Весело пузырились лужи.
В «Василисе» было пусто. Полянский и Громов пили кофе. Ледогоров уже опустошил полстакана водки, запивая ее лимонадом. Бенереску ковырял вилкой остывшую яичницу.