Потерявшие солнце
Шрифт:
– Тебе туда, – кивнул он Анне.
Она прищурилась и слегка поежилась от сырости:
– Я пошла?
– Запомнила? Обгоревший ствол у…
– Запомнила.
Ему не понравился ее безразличный, даже усталый тон. Раньше она воспринимала все задания с азартом.
– Побольше естественности, – он усмехнулся, – в тебе всегда пропадала актриса.
Она не улыбнулась.
Он поцеловал ее.
Она медленно пошла по хлюпающему проселку, согнувшись от порывов мокрого ветра.
На Финбане Цыбин прикинул время, остающееся ему на проверку. Получалось около сорока пяти минут. Дома вокруг он изучил давно. Сначала дал круг по площади Ленина, затем проскочил проходняком на Финский переулок, почти вбежал в глухой дворик и вошел в парадную
«Двое мужиков пьют пиво у окончания платформы. Вроде стоят давно. На Анну не смотрят, не косятся, в плечо себе не говорят. Чистые. Парень с девицей проходят второй раз и возвращаются назад. Он вроде сильно поддатый. Похоже, не играет. Слишком раскован. Зашли в электричку. Нормально. Больше ничего странного. Опять перестраховался. Ничего…»
В метро они ехали в соседних вагонах. Несмотря на толкучку, Цыбин старался не выпускать Анну из виду. Он думал, что ее присутствие намного упрощает ему многие вещи. Он думал, что ее присутствие намного усложняет ему многие вещи. И еще он думал, что так до конца и не определился, как относиться к ее присутствию.
На «Петроградской» было шумно и многолюдно. Тут и там пестрели милицейские погоны. Цыбин улыбнулся. Сегодня можно было оставаться спокойным. Работы у вымокших блюстителей порядка было выше головы: толпы полупьяных юнцов в сине-бело-голубых и красно-белых шарфах бродили, посасывая пиво и норовя завести друг друга, когда их хаотическое движение сближало противоборствующие группы. Милиционеры аккуратно направляли людские потоки в теплое жерло метрополитена. Прохожие старались держаться подальше. Моросило.
– Какой счет? – Цыбин подошел к молоденькому милиционеру, по возрасту не отличающемуся от бушующих фанов.
– Два – один. «Спартак» в пролете. – Милиционер улыбнулся, и Цыбин понял, что больше всего мальчишке хочется надеть синий шарф, взять бутылку пива и присоединиться к всеобщему ликованию.
Малый проспект, который Цыбин по привычке называл Щорса, был малолюден. Основные, двигающиеся со стадиона массы уже прошли. Увеселительных заведений здесь почти не было. Только несколько прохожих спешило от метро. Анна шла метрах в тридцати впереди, сопротивляясь порывам вездесущего ветра. Быстро темнело.
На Лахтинскую он поворачивать за ней не стал. Прошел вперед и, сделав крюк, вернулся назад по Чкаловскому. Спрятавшись под козырек какого-то магазина, закурил. Ждать он умел. Это была основа профессии. Мысли о ближайшем будущем роились в голове вперемешку с размышлениями о прошлом. Он подумал, что предусмотрительно соорудил тайничок в Ковалево, чувствуя, что когда-нибудь придется поработать исключительно на себя. Он подумал, что Анна стала очень сильной его стороной, позволяя ему не рисковать до самого последнего момента. Он подумал, что Анна стала очень слабой его стороной, потому что она – всего лишь Анна. И еще он подумал, что есть вещи, о которых надо думать поменьше. Тем более, что осталось недолго.
Хлопнула дверь парадной напротив. Она внимательно оглядела улицу и направилась в сторону «Чкаловской». Один за другим начали зажигаться фонари.
Ни в метро, ни в полупустом автобусе Цыбин не заметил ничего подозрительного. Он догнал Анну возле квартиры и приобнял за плечи. Она отворила дверь и рухнула на стул в прихожей.
– Господи! Как у меня гудят ноги.
– Да, ты могла бы быть чемпионом по спортивной ходьбе.
– Я буду вознаграждена?
Он с удовольствием отметил изменения в ее настроении. Исчезли безразличие и усталость.
– Что пожелаешь?
– Тебя, и неоднократно.
– У меня завтра тяжелый день.
– Пораньше начнем. – Она встала и, раздевшись, прошла на кухню. – Есть хочешь?
Он прошел в ванную:
– Что-нибудь легкое, типа бутербродов.
Струя воды, шипя, побежала в раковину.
Анна просунула растрепанную голову в дверь:
– Иди стели и освобождай ванную. Я принесу все в постель…
Ему пришлось встать и открыть форточку. В комнате было не продохнуть от запахов любви. Анна ничком лежала поверх одеяла, раскинув руки. Она только порывисто вдохнула, когда холодный ноябрьский воздух коснулся ее тела. Цыбин, встав на цыпочки, некоторое время подставлял лицо ветру, затем взял со стола пепельницу и рухнул рядом с ней.
– Ничего себе отдохнул перед трудным днем.
Он глубоко затянулся.
– Сколько времени?
Ее глаза оставались закрытыми.
– Четверть девятого.
– Если сейчас заснешь, то будешь спать как ребенок и выспишься.
Он затушил сигарету и поцеловал ее в плечо. Она вытянулась в струнку и со стоном потянулась как кошка.
– Ползу в душ.
Цыбин заложил руки за голову и закрыл глаза. Завтрашняя работа не представлялась слишком сложной. На изучение цели у него было достаточно времени – вся жизнь. Он еще раз прокрутил все в голове. Вроде никаких изъянов. Конечно, возможны эксцессы. Вот, например, из квартиры на последнем этаже. Он отбросил эти мысли. Переигрывать что-либо поздно, да и элемент случайности всегда присутствует. Издержки профессии.
Анна вернулась в халате и со стаканом минералки в руке.
– Хочешь?
Он покачал головой.
Она присела на край кровати и отпила глоточек.
– Тебя никогда ничего не мучает?
Он не ответил.
Она подошла к окну и, отдернув штору, посмотрела во влажную ноябрьскую темноту.
– Я знаю. Ты не любишь таких разговоров. Прости… Ты не мог не заметить – я стала нервной. Я устала. Выдохлась. Износилась. Просто стало страшно за душу. По ночам ко мне приходят черти. Они танцуют и скалятся. Мерзость… Ты не думай… Я выдержу… Ведь осталось недолго… Ты сам говорил… Обещал… Помнишь?.. Ведь это правда?.. Скажи мне… Слышишь? Цыбин?
Она оглянулась.
Он лежал на спине, вытянув руки, и спал. По крайней мере так казалось.
Водоворот начинался глубоко внутри, набирал силу, рос, ширился и устремлялся вверх, к горлу. Антон в очередной раз судорожно сглотнул, гася тошноту. Голова плыла где-то отдельно от туловища. Тело казалось горячим и невесомым. Веки были плотно сварены друг с другом, и разлепить их не было никакой возможности. Кисло-горькая корка полностью покрывала язык и нёбо. В висках ухало. Хотелось оказаться в Арктике, блаженно зарывшись с головой в многовековой лед. Вместо этого он зашевелился, пытаясь стянуть с себя одеяло и подставить тело осенним сквознякам.