Потом
Шрифт:
— С ума сбредил, — свистящим шепотом заметил Ананья.
— Ну, и что он тебе сообщил, проросший отрок?
— Он прибыл, чтобы изъявить мне порицание. Дух золота, божественный отрок, олицетворение совершенства и красоты…
— Встряхните его, ласково.
Ананья или Мамот ударили старика — суховатый костяной звук, и Видохин отозвался стоном.
— Наверху ни души! — снова объявил голос со второго яруса.
— Болван! — огрызнулся Рукосил.
— Восемнадцать лет назад я продал тебе оптом свое искусство. И был за это наказан: чистое искусство покинуло меня навсегда.
— Растительный отрок передал тебе это важное сообщение?
— Он спустился в мерцающем облачке…
— Ну, дальше! Не тяни!
— Струилось золото волос…
Глухой удар и вскрик.
— …Его увели пигалики, — сипло и невнятно, разбитыми губами, простонал Видохин.
— Кто именно?
— Буян.
— А ты и рот раззявил?
— Красный жених и лилейная невеста… Горючая кровь золотого духа. Два стакана крови божественного отрока хватило бы мне, чтобы зачать любомудрый камень.
— Буян пожалел тебе два стакана крови?
— Не дали.
— Ты просил?
— Я извивался во прахе. Целовал следы его ног.
— Отрока?
— Буяна. Душа золотого отрока в его крови. Пигалики по капле вынут из него душу.
— Когда его увели?
— Вечность прошла и единый миг после вечности. По вашему летоисчислению это час.
— Красный жених и лилейная невеста?
— Горючая вода и кровь золота — вот истинная основа. Сочетать их должным образом. Вот порог вечности, на котором я споткнулся.
— Ты объяснил это все Буяну?
— Да.
— И он пожалел для тебя два стакана чужой крови?
— Увы! Кто его за это упрекнет?
— Вонючий недомерок!
— Красный жених и лилейная невеста должны зачать.
— Я понял… Поставьте эту рухлядь на ноги.
Послужильцы кинулись поднимать Видохина, с немалой возней, шумом и топотом, поставили его, как требовал Рукосил. Полыхнул беспокойный красно-рудый свет. Рукосил принялся шептать, перемежая колдовскую тарабарщину человеческими словами — внезапно упало что-то тяжелое.
— А! — взвизгнул кто-то из послужильцев. — У! — завыл он и выругался.
Золотинка ожидала, что Видохин исчезнет так же, как исчезла Анюта, но он остался. Разве что голос его внезапно, прыжком сместился. Только Золотинка слышала ворчливое дребезжание там, как оно, оборванное на полуслове, продолжалось здесь. То есть у Золотинкиных ног, где у людей головы.
— О! — застонал Видохин. — В омут! Кто огрел?
— Простите, мой государь!
— Собака! — простонал Видохин. — Говорил же, тихонько!
И тут Золотинка поняла, что исчез не Видохин, а Рукосил. Видохин остался и своим дребезжащим, пресекающимся от слабости голосом распоряжался Рукосиловыми послужильцами.
— Ананья, ну как умру? Сердце зашлось… такая боль… Кто так бил?
— Не снимайте шубу, мой государь, — почтительно отозвался Ананья. — Для тепла и для правдоподобия. Ничем нельзя пренебрегать. Недомерки подозрительный народ. Это смелый шаг, мой государь.
— Буду просить два стакана крови золотого отрока. Красный жених и лилейная невеста. Красный жених — это кровь золотого духа… Обнимать колени пигаликов и валяться во прахе, — проговорил, прерываясь стонами, Лжевидохин. — Но так мало времени. Черт! В омут! О!.. Пока недомерки не раскрыли убийства Черниха.
— А зачем им раскрывать?
— То есть?
— Большая ложь надежнее маленькой, мой государь. Нужно перебить человек двадцать своих и тогда поверят, что это был несчастный случай. Только чтобы несчастье выходило за пределы всякого вероятия, что-нибудь совсем непомерное: пожар, землетрясение, мор.
— Удачный набор! Резаная рана от пожара? Или такой мор, что Черних сам на меч бросился?
— Нужны горы трупов, мой государь, чтобы спрятать среди них окровавленного пигалика.
— Ладно, там видно будет. Надо уходить. Засыпьте его мусором, Леща тоже. Затрите кровь. Живее!
— А ключ? Надо запереть.
— Ключ в шубе. Здесь он, у меня в кармане. Уходим, пока не наведались пигалики… Всё. Но что за жизнь, Ананья, я могу сдохнуть в чужой шкуре вместо Видохина… И кто так треснул по голове?
Послужильцы суетились, передвигаясь по башне вприбежку, что-то шумно таскали, волочили, бросали.
— Расходитесь в разные стороны, чтобы не привлекать внимание.
Дверь часто скрипела — они выходили. Последним некоторое время еще пыхтел и причитал Лжевидохин, потом заскрежетал несмазанный замок.
С тяжким стоном обвалив корзину, Золотинка осталась на полу — голова обморочно кружилась. Пришлось заново учиться ходить: поднявшись, девушка натыкалась на бочки и корзины. Дверь оказалась заперта на замок, чтобы открыть его нужен был ключ, оставшийся у Видохина. У Лжевидохина. Золотинка снова взобралась на ящик подле бойницы.
Побоище, похоже, кончилось. Вся площадь была усеяна телами павших, которые валялись там и сям в невероятных положениях с запрокинутыми на голову, перекрученными конечностями; из рваных ран пучками торчала солома, нарисованные рожи на тряпичных головах застыли в выражении зверского оскала. Толпы зрителей, жавшихся прежде по окраинам площади, бродили теперь среди поверженных кукол, однако в этом разброде намечалась определенность: люди поглядывали туда, где скрывалась за толстыми стенами Золотинка. Рассеянный гул площади не подавлял шумной грызни и воплей, раздававшихся у самого подножия башни. Глубже засунувшись в бойницу, Золотинка обнаружила, что Лжевидохин попал нежданно-негаданно в дурацкий переплет, он остервенело бранился, защищаясь от Зыка.
С палкой в зубах злобный пес наскакивал передними лапами и бодался, старик-оборотень по крайней телесной слабости только и успевал закрываться полами шубы. Среди зевак толкались Ананья и Лжелепель, настоящее имя которого, как Золотинка поняла, было Мамот; озадаченные лица Рукосиловых послужильцев выдавали всю меру их растерянности.
Низкий душою пес вымещал полученные от хозяина побои на беспомощном старике, в котором, естественно, не признавал хозяина. Не признавали хозяина, но уже по другой причине — совсем неестественно, и Ананья с Мамотом, так что Зык беспрепятственно терзал старика, озлобляясь все больше. Грузный Лжевидохин изнемогал в нелепой борьбе, крупные капли пота летели со стариковского лба, струились по морщинистым щекам, он тяжело дышал, разевая беззубый рот. Наконец, Рукосил решился подать знак, бросил красноречивый взгляд в сторону послужильцев, и Ананья, обнажив кинжал, отделился от кучки потешавшихся зевак с громко выраженным намерением «шугануть ошалевшую псину», потому как «бедный старикашка совсем дошел».