Потом
Шрифт:
— Вряд ли вы этим отделаетесь! — громко сказала Анюта.
Золотинка чуть не вскрикнула в своем узилище. Стоять на голове было ужасно трудно, она испытывала всевозрастающие муки и закусила губу, чтобы не застонать. Появление Анюты пробудило надежду на избавление.
— Че-ерт! — прошипел где-то рядом с корзиной Рукосил. — Сколько их там? Не башня, а проходной двор.
— Развяжите пигалика, — со скрытым возбуждением в голосе велела волшебница. — Это опасное нарушение Каменецкого договора. И не мучайте старика. Стыдно, Рукосил.
— Да, да, оставьте меня в покое, — простонал Видохин.
Рукосил, как видно, остерегался. Он и вправду не знал «сколько их там» и как долго «они» будут по одному спускаться. Он медлил, суеверно ожидая, что появится еще кто-нибудь. Подручники бездействовали, пигалик оставался связан и нем.
— Я знал, Анюта, что вы здесь, — сказал Рукосил именно потому, что не знал. — Вы прекрасно понимаете, что только чрезвычайные обстоятельства заставили меня прибегнуть к чрезвычайным мерам, которые вызывают ваше неудовольствие. Вы слышали: речь идет о моей ученице Золотинке, она похитила искрень. Лучшая ученица, Анюта, надежда учителя. Я верил, что она будет не то, что я… возвышенная душа, стремление к совершенству. Она будет чище, добрее, могущественнее меня, счастливее, если хотите. И вот — простая воровка. Схватила яркую игрушку, что подвернулась, и бежала. Но судя по тому, что мир еще цел и не сожжен дотла, искрень не очень-то ее слушается, и, верно, она не далеко ушла. Я говорю начистоту, с вами бесполезно хитрить, Анюта. Совершенно случайно в несведущие руки попал искрень. Это большое несчастье.
— Не говорите чепухи, Рукосил, случайно искрень не мог попасть ни в чьи руки. И тем более в несведущие. Искрень не иголка, чтобы закатиться в щель.
— Однако закатился.
— Насколько мне известно, пигалики объявили розыск вашей ученицы чуть ли не два месяца назад. Она уже далеко. Очень далеко.
— У меня есть свидетельства, что близко. Если я представлю свидетельства, вы мне поможете?
— Я?
— Оставим пустые препирательства. Искрень в руках неверной девчонки нарушит установившийся порядок и равновесие сил.
— Не хотите ли вы сказать, что мир выиграет оттого, что искрень из рук девушки попадет в ваши руки? Если уж нельзя его уничтожить, я предпочла бы, чтобы ужасное оружие досталось пигаликам.
— Дура! — прошипел Рукосил на сторону, то есть как раз туда, где корчилась в муках вверх тормашками Золотинка.
Она подумала, не объявиться ли сейчас, торжественно свалившись вместе с корзиной на пол? К этому картинному представлению подталкивала ее тяжесть в голове и надежда на Анюту, с которой Рукосил считался, если судить по тому, как тихо и опасливо шипел он свои ругательства.
— Не стану лицемерить, — громко продолжал он, — у меня достаточно скверная известность. Но, может быть, мировое сообщество выиграет от того, что искрень попадет в наши руки… Мы с вами объединимся, Анюта. Подумайте. Я не предлагаю дружбу навек — сотрудничество с весьма ограниченной целью: обезвредить искрень.
— Начнем с того, что вы развяжите пигалика.
Конечно, они слишком хорошо знали друг друга. Они тянули, перекидывались пустыми словами, за которыми стояла некая иная, ничем не обозначенная разведка и проба сил. Даже Золотинка вниз головой понимала это. Ничего решительного не происходило. Рукосил не ответил, а Анюта начала спускаться с лестницы, может быть, для того, чтобы развязать пигалика собственноручно. Рукосил не вмешивался, послужильцев его и вовсе не было слышно. С площади доносился победный рев: кто-то там брал верх — то ли дикари, то ли уроды.
Если она развяжет пигалика, все кончится хорошо, горячо загадала Золотинка.
Стремительно топотнул человек, в тот же миг другой, и Рукосил отчаянно вскрикнул:
— Руки! Рот! Руки держите!
Золотинкино сердце скакнуло, екнуло, и все было кончено. Рукосил заговорил успокоено, как человек, счастливо избежавший опасности:
— Не давайте ей ничего произнести, ни слова! И руки держите! Каждое слово — заклинание, ваша смерть!
Слышалось напряженное дыхание нескольких человек. Потом стена озарилась трепещущим ржавым светом и Золотинка разобрала произнесенную отчетливым шепотом рядом с корзиной бессмыслицу:
— Топ капо опак пот!
Анюты не стало.
Золотинка почувствовала это всем своим существом. Подручники расслабились, сбросив напряжение, им нечего стало держать — волшебница не упала, не умерла, ее просто не стало в руках. Они заговорил вполголоса, но свободно…
И снова содрогающий сердце, внезапный вскрик, топот, железный лязг, хрип, вой… звучное падение тела. И Рукосил вскричал:
— Болваны!
Поднялся испуганный галдеж:
— Сам же кинулся. Сволочь.
— Мразь, недомерок!
— Лещ скопытился, глянь: зенки выкатил! Все.
— Как развязался?
— Болваны! — повторил Рукосил упавшим голосом. — Это будет стоить войны. Убили пигалика… Он что, мертв?
Кто-то сказал:
— Падаль.
А Рукосил:
— Добейте!
Золотинка не могла зажать уши и потому зажмурилась, когда услышала хруст разрываемой железом плоти.
— Ну, Видохин, ты за все заплатишь!
Где был Видохин все это время?
— Бегом наверх, осмотрите все! Каждую щель! — взвинчено распоряжался Рукосил. — Да шевелитесь, что вы, как клопы в кипятке?! Ананья, ведь это война, пигалики не простят.
— Искрень все спишет, мой государь.
— Искрень! — воскликнул Рукосил в лихорадочном возбуждении. — Да был ли искрень? А? Как не усомниться? Была ли девчонка?.. Видохин, отрок твой был? Встряхните его! Мамот! — Звучная оплеуха. — Видохин, отрока зовут Золотинка, слышишь?
— Никого нет, мой государь! — крик сверху.
— Искать! Как это никого?! Искать, собаки!
— Золотинка. Правильно, его зовут Золотинка, — подавленно проговорил Видохин. Старик был еще жив.
— Это что?
— Договор.
— Какой к черту договор?! Пока что я вижу бумагу из конторской книги: здравствуй, Юлий милый! Это договор?
— Золотинка, он уступил им душу задешево. Золотинка продался пигаликам. А мне достался клочок бумаги — все. Пигалики всегда успевают перебежать дорогу. А ведь я видел его как тебя, Рукосил. Он явился в сиянии эфира, источая нежнейшие благовония Смирты. Я мог коснуться его рукой… Струилось золото волос, разобранных жемчужными нитями. Зеленая листва покрывала прозрачные шелка одежд, чудесная зелень увивала гибкие руки его и стан. Неслышно, легчайшей стопою сошел он с облачка и предстал, нахмурив брови.