Потомки Нэнуни
Шрифт:
— Командование предупреждает, что сейчас мы, жители приграничных и приморских поселков, должны быть готовы к вероятным попыткам врага забросить своих лазутчиков — и через сухопутную границу, и через Корею, и морем. Мне, как начальнику дружины, дано задание собрать всех вас, обсудить наши возможности и распределить обязанности. Разобьем наш район на участки, закрепим за каждым ответственного и будем нести свою вахту. Штаб, как всегда, здесь. При любом появлении подозрительных незнакомых людей, лодки, шаланды, по возможности задерживать и немедленно сообщать нам. Как только море очистится ото льда, капитан Гек с вооруженной охраной будет курсировать вдоль
— Правильно, правильно, — загудели старики, — собак таскать обязательно нужно…
— Организуйте молодежь. Среди них есть уже много хороших стрелков, наездников и охотников. Да и вооружены мы теперь не так, как двадцать пять лет назад, когда с шомполками воевали. Вон у Син Солле какой сын вымахал! Я слышал, твой Алексей уже настоящий таежник, ходит со старым Ли Мазой на пантовку?
— Да, мой Алешка, Микау Иваныч, как твой Юрика. Они в один год родились, оба настоящие охотники стали. Теперь крепко дружат. Я думаю, через несколько лет будут заменять нас…
Син Солле как бы заглянул в будущее. В самом деле Юрию Михайловичу Янковскому и Алексею Петровичу Шину суждено было принять эстафету отцов, — продолжить борьбу с непрекращавшими набеги хунхузами.
— Только у тебя четыре сына, а у меня один, — добавил Син Солле.
— У меня, брат, считай — три осталось. Шурка снова укатил в Америку и не слышно. Отрезанный ломоть. Зато вон у Василия Цоя, Иннокентия Магая, Семена Кима — у каждого по взводу солдат из сынов растет! Здорово постарались!
Старики посмеялись, покашляли, подымили трубками и начали по очереди высказывать свои соображения. Порешили регулярно делать обходы, патрулировать побережье. В самых вероятных местах высадки лазутчиков ставить замаскированные дозоры.
— Ну, главное порешили, — удовлетворенно сказал Михаил Иванович. — Конечно, для отражения настоящего десанта командование располагает силами гарнизонов Раздольного, Барабаша, Славянки, Посьета. Теперь им будут приданы особые части. Так что в этом случае наше дело — только вовремя заметить и предупредить.
Наметили съехаться в назначенный день, доложить — кто что слышал, видел, что сделал. Приезжие напились чаю, начали прощаться и понемногу разъезжаться.
Только Гек не торопился. Он сидел ссутулившись в углу и хмуро дымил трубкой. Ольга Лукинична принесла ему еще стакан чая и посмотрела с беспокойством.
— Что-то не нравится мне ваш вид, Фридольф Кириллович.
— Неважно себя чувствую в последнее время, Оля. Что-то болит тут и не отпускает, — он тронул рукой низ живота.
— Показывался врачам-то?
— Смотрели, дали лекарство, а там все равно давит. Не знаю, как пойду в море. И никто не говорит, что за болезнь.
Проводив гостей, Михаил Иванович подсел к ним.
— Как-то редко мы видимся в последние годы, Фридольф. Ты все в морях да в морях. А выглядишь в самом деле скверно. По-моему, тебе следует показаться специалисту.
— Вот посмотрю, попью еще лекарства, а если лучше не будет, — поеду показаться профессору…
Меж тем начался призыв резервистов. Андрея Аграната срочно призвали в свою часть. Михаил Иванович подарил ему резвого вороного четырехлетка Чингисхана, на нем Андрей и ускакал в полк. Юрия вызвали на сбор народного ополчения. По законам тех лет старших сыновей в регулярную армию не призывали. Ян все еще учился в мореходке. Павлика с прочими российскими учениками эвакуировали из Японии домой. Анна сообщила, что кончила курсы и едет сестрой милосердия в действующую армию в Маньчжурию.
Летом, помимо тяжелых морских сражений, развернулись ожесточенные бои под Порт-Артуром и на полях Маньчжурии. И вскоре из военных госпиталей на поправку начали прибывать на Сидеми раненые. Кто прогуливался с палкой, кто носил руку на перевязи. Потерявшие много крови впервые, по совету Тун-Чуй-куна, стали принимать пантовую кровь. Ее собирали при срезке пантов в станке и она дала удивительный эффект: бледные, истощенные люди розовели и поправлялись на глазах.
Вечерами все вместе читали газеты, слушали рассказы участников боев. Старые и малые дальневосточники очень болезненно переживали неудачи этой войны: потери разгромленной Тихоокеанской эскадры, героическую, но кровавую трагедию «Варяга», осаду Порт-Артура; проигрыш боев под Тюренченом и Вафангоу, сражения под Ляояном. А раненые офицеры откровенно ругали и винили в неудачах бездарное руководство, особенно Куропаткина. Некоторые, с оглядкой, — правительство. Настроение у всех было подавленное. А в первых числах июля пришло известие, повергшее Янковских в глубокую скорбь.
Знакомый морской офицер тронул хозяина за рукав и, оглянувшись по сторонам, понизил голос:
— Вы слышали о смерти капитана Гека?
— Что, что? Когда это произошло? Где, в больнице?
— Говорят, застрелился в своей капитанской рубке. Понял, что безнадежен, не захотел мучиться. У него признали рак желудка.
— Да-а… Недавно при встрече он жаловался на сильные боли, но я никак не предполагал…
— Очень огорчен, что привез вам такую грустную весть.
— Что делать, вы здесь ни при чем. Бедный Фридольф, ведь он всю жизнь искал, но так и не нашел своего без вести пропавшего первенца-сына. Простите, оставлю вас ненадолго.
Михаил Иванович опустил голову и побрел сообщить горькое известие жене, хлопотавшей где-то по хозяйству.
А через несколько дней появился почерневший и похудевший Андрей. Руки и ноги были целы, но голова в бинтах. Вечером, когда ему меняли повязку, присутствующие увидели: на загорелом лбу, от правого виска до левой брови, залег едва подживший бело-розовый шрам. Андрей рассказывал:
— Нас, казаков, постоянно в разведку гоняют. Вот и столкнулись с ихним эскадроном. Сшиблись, закружились. Кони на дыбы, тоже друг на друга в драку лезут. Я норовлю одного самурая пикой достать, а другой — и как не заметил — подскочил сбоку, да хвать меня шашкой! Аж звон в ушах пошел и фуражка слетела. Но успел я того, насквозь просадил. Наши еще нескольких покололи да порубили, те и задали стрекача. А мне уже глаза кровью залило, не вижу ничего. Тогда, значит, и сполз с седла. А Чингисхан не убег, Михаил Иванович, ребята говорят — ни на шаг от меня не отходил, покуда санитары не забрали!
— Значит, твой Чингисхан службу верно песет? И вообще — как там наши кони?
— О них разговоров много, Михаил Иванович. Прямо скажу — кавалеристы и артиллеристы не нахвалятся. И резвы, и выносливы, и послушны. Первыми научились ложиться и прикрывать стрелка, сколько народу спасли. Отрадно слышать, когда вас добрым словом поминают!
— Да, приятно. Я уже много писем получил: от командира полка, от офицеров и даже от рядовых вольноопределяющихся. Отдельную папку завел, храню эти письма… Да, Андрей, ты же под Ляояном был. Расскажи-ка, видел что?