Потрясатель Тверди
Шрифт:
Теперь уже два старших брата смущенно опустили глаза: вспомнили, что кувшин харуты был. Но, схватив котоара за хвост, — попробуй отпусти!
— Благодарю за тепло и ужин! — вежливо поблагодарил туор. — Я иду спать. Надеюсь, хоть закон крова для вас священен!
— Да! Да! — рьяно заговорили все трое. — Не тревожься, гость!
Биорк кивнул и, отойдя к пленнице, завернулся в плащ, лег и задремал.
Братья же полночи провели в разговорах, а утром тихо оседлали урров и, не попрощавшись, уехали.
Туор так устал, преследуя их вчера, что проснулся лишь с лучом
Биорк с хрустом потянулся. Женщина еще спала. У нее оказалось бледное приятное лицо и очень светлые волосы.
Туор сполоснул лицо в маленьком ручье, протекавшем поблизости, и занялся завтраком. Он слышал, как встала женщина, как она умывалась и причесывалась, но не обернулся. Наконец она сама подошла к костру. Биорк встал, повернулся — глаза у нее были цвета северного моря, а ростом она лишь немного превосходила маленького воина.
— Мое имя Биорк! — сказал туор. — А твое?
— Виарта!
Так он впервые посмотрел в глаза матери Нила.
Сихон отыскал Нила там, где и ожидал: под большой сантаной в полумилонге от реки. Гигант лежал на спине, сложив на животе большие руки. Рот его был полуоткрыт, широкая белокожая физиономия и во сне сохраняла благодушное выражение. Из горла вырывался храп. На холмике груди, сложив крылышки, сидела голубая аллора. Когда тень Сихона упала на нее, ящерица перепорхнула на молодой побег сантаны и уселась между двумя листочками на его макушке. Побег наклонился, и ящерица затрепетала прозрачными крылышками.
Тут Сихон обнаружил, что глаза Нила открыты. Начальник Стражи, скрывая смущение, кашлянул:
— Велено тебе, северянин, спать ночью в отведенном тебе месте.
— Угу, — сказал Нил и закрыл глаза.
Сихон перенес тяжесть тела с левой ноги на правую.
— Ты понял меня? — спросил он настойчиво.
Нил приоткрыл один глаз.
— Я не глухой! — буркнул он и снова захрапел.
Сихон пожал плечами и оставил его в покое.
Теперь, когда смотрел Санти в сияющие глаза, бурные волны мятущихся чувств больше не захлестывали его. Но не разумом сдерживал он себя, а чем-то подобным мускулу, открывшимся внутри. Стоило «напрячь» его — и будто челн в воле кормчего становилась душа его над пенными гребнями чувств.
— Ты быстр в учении! — промолвила фэйра.
— Ты — мой учитель! — ответил юноша. — Могу ли я медлить?
— Санти, Санти! — голос Этайи был нежен, как первый луч Таира. Кисть руки ее спадала с изголовья продолжением струящегося шелкового рукава. Радужный поток волос тек до самого пола, смешиваясь с золотистой шерстью ковра.
— Хочешь, покажу тебе Лес? — спросила она. — Тот, что лежит за Горами Фэйр? Хочешь?
— Как может быть это? — спросил юноша. — Лонги и лонги отсюда до Фэйрских Гор…
Улыбнулась Этайа. Так, как улыбаются фэйры: одним лишь маленьким ртом. Кожа ее жила, как живут речные струи под лучами Таира. Холодными казались черты Этайи, но в холоде этом было больше тепла, чем в самой жаркой
— Золотой Лес! — прошептала она. — Он близко, близко… Ближе, чем этот дневной луч… Тысяча лонг… Стань легче легкого, Санти… Легче легкого… Замри — и я понесу тебя…
Руки Этайи обняли юношу, нет, не прикоснулись, обняли так, как ветер обнимает встречающего утро. И дымка заволокла его взор. А потом вспыхнул яркий свет, и увидел он синее-синее море. И понял, что летят они над Срединными Водами, так высоко, словно нес их дракон. Но не было дракона под ними — лишь воздух, упругий и твердый, как спина урра. И летели они дальше долго, пока не показались под ними берега Тианны, а выше — чудесные Горы Фэйр. К ним несла Санти Этайа. Несла, как несет ветер легчайший шар эриты.
Видел он внизу голубые заросли «поющего» тростника, видел оранжевые, алые, фиолетовые, пурпурные цвета Тианны. Видел и реки, обильные чистой водой. Но прекраснейшими из прекрасных были аордрео, Золотые Деревья. На краю плоскогорья опустились они, чтоб увидел внизу Санти Сиансур-Эроа, Лес Фейров.
И запела ему Этайа. Не как смертному человеку — как фэйру. Вечной была ее песня. Вечной, как Жизнь. И вновь родился от нее Санти. И нарекла его фэйра: Туон, Темный, ибо во тьме и сквозь тьму лежал его путь. А имя это было — тайным.
И вновь взлетели они над Чудесными Горами, и летели над морем Срединным, о котором говорят: нет голубее вод, чем воды Срединного моря. Когда же легла под ними Черная Твердь, опустились туда, где была их судьба. И узнал Санти боль фэйры, и заплакал в сердце своем.
Обняли его сияющие руки Этайи:
— Прогони боль — и она уйдет!
И так сильна была вера фэйры, что успокоился Санти, уронил черноволосую голову на хрупкое плечо и уснул, как спит на глади морской покинутый ветром корабль.
Так утешила его та, кому не было утешения. И смешались сны их в этот полуденный час, как смешались радужные волосы Этайи с темными кудрями юноши. Сама Судьба отступила от них, стала на страже: никому не позволено тревожить спящих. Только ветру, что сам сродни снам волшебным: никто не знает, откуда пришел он, куда уйдет. Но приход его — благо.
Так прошел день.
— Скажи мне, Тай, куда вы идете? И зачем? — спросил Санти. Он сидел на ковре недалеко от Этайи, полулежавшей на вытканных серебром подушках. Лицо фэйры было открыто, и свет играл на перламутровой коже.
— Ты спрашивал Биорка, — ответила фэйра.
— Да. Но он сказал только, что где-то на западе, за Черными Хребтами, есть что-то, ожидающее вашего действия. Но он не знает что. Я подумал: он слишком молод, чтобы знать. И спросил тебя.
Когда Санти говорил об отвлеченных вещах, ему становилось легче. Казалось, что огонь, сжигающий его внутри, притихает. Огонь этот вспыхнул совсем недавно, но даже новая власть Санти над чувствами оказалась бесполезна. Горела сама душа.
— Напрасно ты думаешь, что он молод, — промолвила Этайа. — Он мал ростом, но он — туор. Кстати, очень высокий туор. И Биорк много старше, чем ты. Но почему ты хочешь знать этот путь?