Потусторонним вход воспрещён
Шрифт:
За деревьями в глубине сада виднелся стеклянный купол оранжереи. Странно, что такое здание вообще построили вблизи судоремонтного завода.
– Это сюда вы за реквизитом?
По взгляду мужика я понял: тот гадает, какую рухлядь мы попытаемся затолкать в его машину под прикрытием театральных нужд.
– Наверное, – неуверенно сказал я.
Ярослав вернулся минут через пятнадцать. Мрачнее тучи. Молча кивнул водителю, скривился, задев что-то под сиденьем больной ногой, но не проронил ни слова, кроме:
– Коломенская улица.
Снова тронулись в сторону набережной. В динамике тихо шелестело радио. Кончился выпуск новостей, заиграла задорная мелодия.
– Не нашел свое зеркало? – нерешительно поинтересовался водитель, не отрывая взгляда
– Стырили, – хмуро бросил Ярослав.
– Кто?
– Черти.
Тот хмыкнул, но уточнять не стал. Дальше ехали молча. Миновали мост и светофоры у Зимнего дворца, въехали на шумный заполненный Невский.
Я думал о Ярославе и о том, что страшное произошло в его семье. Какое горе?
«А если он жив, Ярь?»
Кто жив?
Я понял, что за навязчивая мысль толкается у меня в голове, когда переезжали канал Грибоедова. За голым еще сквером огромной подковой раскинулся Казанский собор. С другой стороны, в высоких окнах литературного кафе «Дома книги», тепло горели лампы. Дворник в оранжевом жилете сгребал мусор с газона. На перекрестке беззвучно выводил аккорды уличный музыкант. Возле его ног лежал раскрытый чехол от гитары.
Город жил. Топтался десятком спешащих ног в ожидании зеленого сигнала на светофоре, копошился стаей голубей, бусами рассевшихся на проводах. Гудел пробкой. Бился водами канала о плиты набережной.
Город трепетал на ветру.
«Город живет, пока о нем помнят…» – вспомнил я сказанную Лидой фразу. И бесстрастный голос Мастера кукол: «Потери – естественный процесс, когда одно Время сменяется другим».
Следом за ним пришли слова директора Гусева.
– Пока все картины не умерли… – прошептал я.
– Что? – Ярослав внезапно обернулся.
– О каком зеркале вы говорили? Сначала Володя в лаборатории, потом ты…
С полминуты Ярослав молчал. Я даже подумал, что он не захочет отвечать, но парень задумчиво произнес:
– Зеркало из бального зала особняка Брусницыных [25] . Его обнаружили год назад запрятанным внутри стенной панели в самом сердце дома. Благоразумно не стали трогать и сразу подняли архивы особняка. – Ярослав помедлил. – У него оказалась богатая история. В середине девятнадцатого века простой деревенский парень – Николай Мокеевич Брусницын – из Тверской губернии переезжает в Петербург, где прямиком на Васильевском острове начинает свое дело. Немного погодя небольшая мастерская по дублению кожи превращается в крупнейшую в Российской империи кожевенную мануфактуру. Рядом с огромным заводом строят особняк, где живет хозяин – ныне купец Брусницын с семьей, а позже – его выросшие сыновья. Дом с небывало роскошными и диковинными интерьерами. Однажды хозяин, падкий на редкие вещи, заказывает из Европы старинное зеркало, некогда висевшее в итальянском палаццо, известном своей мрачной славой, что якобы в этом самом палаццо хранился прах знаменитого графа Дракулы. Зеркало вешают на стене в танцевальном зале. Домочадцы быстро замечают неладное. В доме купца начинают твориться необъяснимые вещи. Кто бы ни посмотрелся в зеркало, тех преследует полоса неудач и болезней. После попытки избавиться от несчастливого приобретения таинственным образом скоропостижно умирает внучка хозяина. Побоявшись навлечь еще большую беду, зеркало замуровывают в глубине дома на долгие годы. Позже дом приходит в запустение. Что символы зеркала и ключа в равной степени связаны с потусторонним миром, думаю, объяснять не надо?
25
Особняк Брусницыных – двухэтажный особняк в стиле эклектики, построенный архитектором Ковшаровым по заказу Николая Мокеевича Брусницына, создателя кожевенной мастерской, в промышленном районе Васильевского острова. В 1882 году особняк перешел во владение к трем сыновьям Николая Мокеевича, и те достроили здание под себя. Здание сделалось похожим на букву «Ш».
Я кивнул и поморщился – напомнила о себе набитая в подвале шишка.
Город… Я вырос здесь, я наивно считал, что Петербург мне
У площади перед вокзалом показался гранитный обелиск. «Город-герой Ленинград». Большие строгие буквы над крышей здания блестели в лучах бледного северного солнца. У дверей вокзала толпился народ. Утренние поезда. Пригородные электрички. Иногородние туристы. Иностранные гости с фотоаппаратами и селфи-палками, топчущиеся тесными группами. Смешные гиды с флажками и микрофонами.
Вокзал – сердце города. Дороги, ведущие к нему, – артерии. Пульсирующие, вечно живые, полнокровные и тугие. Сколько сердец у Петербурга? Я сосчитал. Пять? [26] Остановятся ли они все? Под какой страшной силой, под каким напором непонятного, злого?
Не успел я додумать мысль, как серый памятник резко ушел влево, навстречу выкатился Лиговский проспект, прямой и строгий, точно учитель мужской гимназии начала прошлого века, а следом за ним – узкая однополосная улочка с низкими домами и арками в полутемные дворы. Слепые окна на первых этажах пересекали уродливые решетки. Толстые жалюзи не пускали взгляд внутрь.
26
В Петербурге пять железнодорожных вокзалов: Московский, Балтийский, Финляндский, Витебский и Ладожский, не считая бывшего Варшавского вокзала (ныне достопримечательность и памятник архитектуры).
– Прибыли, ребятки, – сказал водитель.
Глава 8
Живое-неживое
Как живописцы смешивают элементы разных художественных стилей, так и Потусторонние совмещают в себе черты различных существ или даже предметов.
В Институте на эту тему ходит замечательный анекдот, что кто-то лет 100 назад, когда, наконец, встал вопрос классификации, так же пошутил про великие картины в музеях. Потому теперь вместо звериных, химерных, эфемерных, полумерных и прочих Потусторонних мы имеем Потусторонних рембрандтского, ренуарского, шишкинского и серовского типов.
Хотя удобнее было бы классифицировать их по местам обитания или, скажем, степени разумности. Те же земельники, которых и другие-то Потусторонние за людей… ну, то есть за сородичей, не считают. Те чаще всего во зятсясамиссобойвкатакомбахилиотдаленныхчастяхметрополитена.
Что ж… По заветам Великорецкого, ожидаем явления Потусторонних имени Шагала, Кандинского и Малевича.
смайл *рука-лицо*.
Часть 1. Марго
И вот я здесь. Среди чудаковатых незнакомцев, большая часть которых уверена, что город населен не только людьми, но и потусторонней нечистью. И что эти неуловимые создания украли мою сестру. И других детей. Сюрреализм – чудовищный и беспощадный.
Пока такси несло нас вдоль стремительно меняющихся улиц, я пару раз достала телефон и перечитала сообщение от Вольдемара.
Ну и имечко! Наверняка не настоящее, а лишь для отвода глаз. Прикрытие. Как магический полог, из-за которого мы с Васей не должны были разглядеть трех ребят в кафешке. Но разглядели. Хотя даже не старались.
Про Васю не знаю, но я человек, по жизни далекий от всего волшебного. И послушать бы разум теперь, и бежать что есть мочи, бить в тревожные колокола: «Я знаю, кто похитил Василису!»
Только что за упрямый червячок подтачивает изнутри, извивается, притаившись в теплой ямке за желудком? И почему так легко верится словам Лёни и Ярослава, что помощи ждать больше неоткуда?
Ярослав…
Пока он расплачивался с таксистом, я украдкой следила за ним с заднего сидения. Отсюда открывался великолепный вид на его всклокоченную голову, ухо и часть щеки. Обычная щека, обычное ухо – чуть округлое, с розоватым полупрозрачным хрящиком.