Повелитель бурь
Шрифт:
«Клево, — думал Иван, затягиваясь сигаретой и косясь при этом на часы. — Был бомж, а стал личным порученцем президента. Специальным, понимаете ли, агентом заделался… Может, орден дадут? Это, конечно, вряд ли, да и на кой ляд он мне нужен, этот орден? Лучше бы квартиру дали — пускай однокомнатную, завалящую, но все-таки свою. Надоело в подвале жить, надоело из пластиковой бутылки умываться и пользоваться старым ведром вместо унитаза…»
Он высматривал белую «шестерку», но Удодыч приехал почему-то на новенькой, с иголочки, пятидверной «ниве» баклажанного цвета, сплошь обвешанной серебристыми пластиковыми накладками, защитными дугами, дополнительными фарами и прочей дребеденью, делавшей ее похожей на настоящий джип. Иван решил, что это служебный автомобиль Удодыча, и, не удержавшись, спросил, так ли это. Удодыч в ответ лишь пожал мощным плечом, и Иван смутился: действительно, если разобраться, это не его собачье дело. Удодыч,
— Я что, п-по-твоему, д-дурак? Д-диверсант? Вредитель к-какой-нибудь? С-сказано т-тебе: проверка. За нами с-следят, все б-будет п-п-путем. Да я т-тебя не неволю. Х-хочешь н-на попятную — п-пожалуйста, вывылезай. П-подхвачу тебя на обратном п-пути. Аванс м-можешь оставить с-себе.
Пристыженный Иван молча помотал головой и заставил себя успокоиться. В самом деле, если операция спланирована наверху, то ему, Ивану Зубову, беспокоиться не о чем. Все наверняка учтено и предусмотрено, и приняты все меры к тому, чтобы ситуация оставалась под контролем. Чтобы, значит, максимально приближенные к боевой обстановке учения не превратились ненароком в настоящее стихийное бедствие…
Постепенно он взял себя в руки и проникся предназначенной в этом спектакле ролью. Он даже внес в сценарий небольшой штрих, призванный усилить правдоподобие: закурив сигарету и сделав несколько коротких затяжек, взял да и выкинул ее в открытое окно. Заметив этот маневр, Удодыч одобрительно кивнул: дескать, молодец, парень, так держать.
За поворотом он велел Ивану остановить машину. Они вышли и окунулись в густую неподвижную жару. Поднятая колесами пыль щекотала ноздри, от машины пахло горячим железом и бензином, по спине тек пот. Слева от дороги стоял сосновый лес, а справа сплошной стеной тянулись непролазные заросли лиственного молодняка. Удодыч молча кивнул в сторону этих зарослей: пошли. Иван тайком вздохнул: лезть в кусты не хотелось, но его спутник, наверное, был прав. Уж если проверять пожарников на вшивость, так по полной программе, без поддавков. И потом, сосна — как-никак, деловая древесина, ее ради какой-то там проверки губить жалко. А кусты, березняк этот, осинник бесполезный, даже если и пропадет, так черт с ним, невелика потеря.
Продираться через кусты пришлось довольно долго, но в конце концов они выбрались на прогалину, посреди которой росла старая сосна. При их приближении с верхушки сосны сорвалась и, лениво размахивая крыльями, улетела куда-то в сторону Москвы ворона. На прощание она хрипло каркнула, и Иван сердито погрозил ей вслед кулаком.
— Я тебе каркну, — сказал он.
— К-кажется, здесь, — сказал Удодыч. — К-классное местечко. То, что надо.
Иван огляделся. Местечко действительно было классное — тихое, укромное и с большим запасом горючего материала. Огромная куча выбеленного временем и непогодой хвороста была свалена прямо посреди прогалины, будто кто-то заготовил ее нарочно.
— Д-давай, — сказал Удодыч, — приступай. А я отойду на минутку. Надо д-доложить.
Иван остался на прогалине один. Солнце беспощадно палило с выгоревшего, похожего на застиранную тряпку неба, вокруг было тихо, как в огромном пустом помещении. Некоторое время еще слышался производимый удалявшимся Удодычем хруст и треск, но потом и эти звуки исчезли, затерялись вдалеке. Ивану вдруг сделалось неуютно. Показалось, что Удодыч больше не вернется, что он бросил напарника на произвол судьбы. Доложить он пошел… Кому доложить? О чем доложить? Ведь не сделано же еще ни черта, а он — доложить…
Иван вдруг представил, как Удодыч выбирается из кустов, садится за руль и спокойно уезжает, оставив его здесь наедине с пустым раскаленным лесом и собственными сомнениями. Да и только ли с сомнениями? А вдруг здесь полно тайных соглядатаев, готовых наброситься на Ивана, заломить руки и защелкнуть наручники, как только он чиркнет спичкой?
Эту тему они с Удодычем тоже успели вкратце обсудить. Удодыч ясно дал понять, что беспокоиться Ивану не о чем. Застукают — беги, как настоящий нарушитель, а если поймают, не дергайся, через час уже будешь на свободе с честно заработанными деньгами в кармане. Учения! То, что в разговоре выглядело несерьезной чепухой, теперь, когда дошло до дела, представало в ином, пугающем свете. Поймают… Если поймают, то сгоряча могут ведь и ребра посчитать. Они ведь не знают, что это только проверка, учения, что все это не всерьез.
Удодыч все не шел — видно, его доклад получился длинным. Иван поскреб в затылке, озадаченно покрутил головой: да, брат, нервишки у тебя ни к черту! Верно говорят, что у страха глаза велики. Только дай себе волю — такого насочиняешь, что небо с овчинку покажется. А на самом-то деле все проще пареной репы: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Аванс вытребовал? Вытребовал. Деньги взял? А то как же! Деньги брать — на это ни большого ума не требуется, ни особенной храбрости, тут все смелые, все решительные. А как до дела дошло, так что же — в кусты? Удодыч, между прочим, и не обещал, что все время будет рядом. У него, у Удодыча, наверняка есть своя собственная задача, потому что, если бы нужно было всего-навсего развести костерок, он управился бы с этим один, без Ивана. Недосуг ему с Иваном нянчиться, он свою работу делает. Делает и думает, между прочим, что Ваня Зубов в это время занят тем же, что и он — выполняет взятые на себя обязательства.
Записываться в волосяные гниды, терять остатки самоуважения и подводить соседа Ивану не хотелось. Он присел на корточки возле груды хвороста и принялся сгребать в кучку сухую траву, прошлогодние листья и веточки, которые помельче. Потом он вспомнил, что у него с собой имеется кое-что получше прелых листьев, и вынул из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо журнал «Техника молодежи» за тысяча девятьсот восьмидесятый год. Этой «Техники молодежи» у него в гараже хранилась целая пачка, когда-то Иван просто обожал такое чтиво и был постоянным подписчиком журнала. Правда, с тех пор утекло уже очень много воды, и теперь толстенная подшивка драгоценного журнала служила Ивану, в основном, источником бумаги для бытовых нужд. Первое время он еще откладывал в сторону страницы, на которых были напечатаны произведения советских и зарубежных фантастов, а потом махнул рукой: что толку в этих сказках? Сплошное вранье, запудривание мозгов. Вся эта писанина только на то и годится, чтобы селедку в нее заворачивать.
Он неаккуратно выдрал из журнала несколько страниц, скомкал их, чтобы лучше горели, присыпал бумажный комок мелкими веточками и чиркнул спичкой. Старая толстая бумага горела неохотно, но, когда пламя добралось до хвороста, дело пошло веселее. Сухие ветки вспыхивали одна за другой — быстро, радостно, словно только того и ждали. Бледное при дневном свете пламя взметнулось сантиметров на пятнадцать и тут же опало, мгновенно сожрав мелкий хворост. Иван заторопился и второпях навалил в костер слишком много толстых сучьев. Пламя мигнуло в последний раз и погасло, оставив после себя только тонкую струйку едкого белого дыма. Иван присел на корточки и принялся дуть на тлеющие угольки. У него сразу закружилась голова — очевидно, давала знать несусветная жара. Тогда он сменил тактику: снова сел на корточки и принялся размахивать журналом, действуя им, как веером. Погасший было огонек снова поднял голову, окреп, лизнул голую серую древесину. Старая кора скукожилась, почернела и вспыхнула, как трут. Иван продолжал ожесточенно работать журналом, раздувая пламя и между делом прикидывая, есть ли у Удодыча в машине топор, лопата и огнетушитель на случай, если затеянная ими проверка даст отрицательный результат, и сюда никто не приедет, чтобы потушить огонь.
Потом он вдруг почувствовал, что, кроме него, на прогалине есть кто-то еще. Иван не слышал ни малейшего шума, кроме потрескивания огня, и не видел никакого движения, кроме пляски бледных язычков пламени и струек белого дыма. Но за спиной у него явно кто-то стоял, и, не успев даже удивиться или испугаться, Иван обернулся, уверенный, что увидит Удодыча.
Никакого Удодыча позади не оказалось.
Первым делом Иван увидел глаза. Их было почему-то целых четыре штуки: два, как и положено, располагались по горизонтали, слегка затененные сверху лакированным козырьком форменной фуражки, а еще два слепо таращились на Ивана огромными, черными, поставленными по вертикали, как лампы в светофоре, пустыми зрачками. До него не сразу дошло, что он смотрит прямиком в стволы охотничьего ружья, а когда дошло, Иван похолодел. Впрочем, он почти сразу успокоился, разглядев кокарду на форменной фуражке, линялую рубаху армейского образца и плоскую полевую сумку на бедре незнакомца. Перед ним был то ли егерь, то ли лесник — словом, представитель власти, а не какой-нибудь бандит. Из этого следовало, что все идет по плану, вот только об огнестрельном оружии Удодыч ничего не говорил. А с другой стороны, гладкоствольный охотничий дробовик — это, строго говоря, никакое не оружие, да и стрелять из него никто не станет, разве что в воздух, для устрашения: стой, дескать, стрелять буду… Так ведь Иван и не собирался никуда бежать. Что ему, делать больше нечего — бегать по кустам, рискуя получить горсть дроби пониже поясницы?