Повелители стрел
Шрифт:
Сверкающий в лучах солнца паланкин бережно опустили на землю. Рабы-носильщики выпрямились. Чингис зачарованно смотрел, как Рюн Чу раздвинул занавески и на траву ступил маленький мальчик, одетый в длинный, богато украшенный кафтан зеленого шелка и черные штаны. Высокий жесткий воротник не давал мальчику опустить голову. В глазах Сюаня не было страха, когда он встретился взглядом с Чингисом, и хан невольно почувствовал уважение к храбрости ребенка.
Чингис шагнул вперед, и цзиньские воины уставились на него тяжелыми взглядами.
— Вели им отойти, Рюн Чу, — тихо произнес хан.
Министр кивнул и отдал приказ. Чингис стоял неподвижно, пока стражники отходили, бросая сердитые взгляды и ворча. Конечно, они не смогли бы защитить мальчугана в самом сердце монгольского улуса, но Чингис почувствовал в воинах свирепую преданность государю и не хотел, чтобы, напуганные неверным жестом, они бросились на его защиту. Стоило им отступить, как он забыл об их присутствии и приблизился к императору.
— Добро пожаловать в мой улус, — произнес Чингис по-китайски.
Мальчуган молча смотрел на великого хана. У него дрожали руки.
— Ты получил все, что хотел, — произнес вдруг Сюань высоким ломким голосом.
— Я хотел, чтобы закончилась осада, — ответил Чингис. — Она закончилась.
Юный император поднял голову еще выше. Он стоял в лучах солнца, словно сверкающее изваяние.
— Теперь ты нападешь на нас?
Чингис покачал головой.
— Мое слово крепче железа, маленький человек. Хотя, если бы сейчас передо мной стоял твой отец, я бы подумал о нападении. Многие из моих воинов сочли бы это замечательной тактикой.
У него запершило в горле, и он замолчал, сглатывая слюну. Зашелся кашлем. К досаде хана, когда он снова заговорил, в его голосе отчетливо слышался хрип.
— Я убивал волков, но не охочусь на кроликов.
— Я не всегда буду маленьким, великий хан, — ответил Сюань. — Может, ты еще пожалеешь, что оставил меня в живых.
Чингис улыбнулся, глядя на не по годам дерзкого мальчишку, а Рюн Чу вздрогнул. Быстрым движением Чингис выхватил меч и положил на плечо императору, острием касаясь воротника.
— У всех великих людей есть враги, император. Твои враги узнают, что я держал меч у твоего горла и никакие войска или города Цзиньской империи не могли убрать лезвие. Со временем ты поймешь, что я получил куда больше удовлетворения, чем мне дала бы твоя смерть.
Хан зашелся очередным приступом кашля, затем вытер рот свободной рукой.
— Я предложил тебе мир, мальчик. Не буду утверждать, что не вернусь или что мои сыновья и их темники не подойдут вновь к стенам твоего города. Ты купил мир на год, может, на два или три. Это самый большой срок, который вы когда-либо давали моему народу.
Он со вздохом вложил меч в ножны.
— У меня осталось всего одно условие, мальчик. Выполни его — и я спокойно вернусь в страну, где родился и вырос.
— Что еще тебе нужно? — спросил Сюань.
Он сильно побледнел, когда от его горла убрали меч, но глаза юного императора были холодны.
— Встань передо мной на колени, император, — и я уеду, — сказал Чингис.
К его удивлению, глаза мальчика наполнились злыми слезами.
— Нет!
Рюн Чу подошел поближе, в тревоге наклонился к императору.
— Сын Неба, так нужно! — прошептал он.
Чингис молчал. Наконец мальчик покорно ссутулил плечи. Опускаясь на колени, он слепо смотрел перед собой.
Чингис стоял на ветру, наслаждаясь долгим молчанием. Затем кивнул Рюн Чу, чтобы тот помог императору подняться.
— Когда вырастешь, не забудь этот день, император, — тихо произнес Чингис.
Мальчик не ответил. Рюн Чу отвел его к паланкину, бережно усадил. Императорские стражи заняли свои места, и колонна тронулась в обратный путь.
Чингис смотрел вслед императорскому эскорту. Цзиньцы выплатили дань, его войско ждало приказа отправляться в путь. Ничего больше не держало хана на этой проклятой равнине, на которой его с самого первого дня ждали слабость и разочарование.
— Возвращаемся домой, — сказал он Хачиуну.
Над равниной раздался трубный рев рогов, и огромная масса людей пришла в движение.
За первые недели пути болезнь Чингиса усилилась. Его тело пылало от жара, хан постоянно потел и мучился от сыпи в паху и под мышками, где обильно росли волосы. Он с трудом дышал, хрипел и никак не мог откашляться. Хан мечтал о прохладном чистом горном ветре своей родины и вопреки здравому смыслу каждый день проводил в седле, вглядываясь в даль.
В месяце пути от Яньцзина показалась пустыня, и племена сделали привал у реки, чтобы набрать воды для перехода. Там их и нагнали последние дозорные, оставленные Чингисом в Цзинь. Двое из них, не успев поприветствовать собравшихся у костров друзей, подъехали к повозке, на которой стояла ханская юрта.
Хачиун и Арслан были с Чингисом, и все трое вышли послушать последнее донесение. Оба дозорных, покрытые пылью и грязью после долгого пути, спешились. Чингис сглотнул, пытаясь избавиться от боли в измученном горле, и переглянулся с братом.
— Великий хан, — начал один из воинов.
Его шатало, и Чингису стало любопытно — что побудило человека не вылезать из седла до полного изнеможения?
— Император покинул Яньцзин и направился на юг. Более тысячи человек уехали с ним.
— Он сбежал? — недоверчиво переспросил Чингис.
— Сбежал на юг, повелитель. Оставил город открытым. Я не стал смотреть, сколько людей выжило. Император взял с собой много повозок и рабов, а также министров.