Повелители волков
Шрифт:
Из рыбозасолочных сараев, где от зари до зари копошились худые и мрачные рабы, доносилось зловоние соленой рыбы, к этим запахам примешивался дым с коптилен и запах мочи, — неподалеку от заведения Фесариона находился общественный туалет — но это никак не сказывалось на аппетите посетителей харчевни. Их обоняние было привычным к смраду; оно закалилось на рыбном соусе, который был любимой приправой греков, и в частности ольвиополитов.
Не добавлял приятных запахов и общественный туалет. Его построили на деньги богатых граждан по римскому образцу — в Ольвии было немало тех, кому довелось побывать в Риме, особенно представителей купечества. Конечно, ольвийский туалет не шел ни в какое сравнение с римским; в нем не было мраморных сидений, украшенных резьбой, и вода для смыва не была проточной (в Ольвии ее привозили рабы-водовозы в больших бочках), но рядом с лотков продавали куски мягкой губки на палочке для нужного дела, точно как в Риме, и это обстоятельство вызывало у членов магистрата чувство гордости.
Ивор зашел в харчевню-капелею и огляделся. Подслеповатые окошки давали мало света, а два жировых светильника теплились только на раздаче, возле термополия, — Фесарион, несмотря на хороший доход, был человеком экономным. Привыкнув к полумраку, Ивор наконец различил в дальнем углу спящую гетеру (она сидела на скамье, уронив голову на стол), поближе к выходу расположились скифы-гиппотоксоты, городская стража, сменившаяся после ночного дежурства, а возле одного из окон бражничали матросы, судя по одежде, фессалийцы. Их корабль был одним из последних в этом году — вскоре должны были начаться осенние шторма, и навигация замирала до следующего лета.
Увы, Кимерия и Лида в харчевне не было. Досадно, подумал Ивор, и обратился к Фесариону, который сумрачно глядел в оконце, подперев массивный подбородок своими кулачищами:
— Мое почтение, уважаемый Фесарион!
— А, это ты… Приветствую тебя, Ивор.
Судя по всему, они были хорошо знакомы.
— Что загрустил? — спросил Ивор, усаживаясь за стол.
— Зима скоро…
— Тебе-то что? В харчевне и зимой не протолкнуться.
— Так-то оно так, да не совсем. Зимой у меня столуется одна голытьба, что с нее возьмешь? А летом и осенью в харчевню заходит народ богатый, часто — купечество, кошельки у них полны серебра и золота, заказывают мясо и рыбу, дорогие вина…
— Не нуди, за сезон ты зарабатываешь вполне достаточно, чтобы потом целый год не бедствовать.
— А ты считал мои деньги? — огрызнулся харчевник.
— Недолго и сосчитать, — ответил Ивор и, заметив, что Фесарион недовольно нахмурился, поспешил добавить: — Но я рад, что дела у тебя идут отлично. И потом, всем известно, что лучше харчевни в городе не найти. У тебя можно и сытно покушать, и время приятно провести. Слава о твоем заведении ширится, тебя уже знают не только в полисах на берегах Понта Эвксинского, но и за морем.
— Твои бы слова да в уши богов, — проворчал Фесарион, стараясь не выдать, что слова Ивора для него как елей на душу. — Будешь что-нибудь заказывать? У меня есть отличное хиосское. Берегу это винцо только для хороших людей.
— Обязательно закажу. Вино в первую очередь… — «Гулять так гулять! — подумал Ивор. — За все платит Алким». — А еще поджарь мне рыбку, да побольше. Так, как только ты один умеешь. Но не доверяй это дело Санапи! Похлебки она варит потрясающе вкусные… когда находится не в «хорошем настроении», однако рыбу жарить не умеет.
«Хорошее настроение» у помощницы Фесариона, которую прозвали Санапи, случалось тогда, когда она была на изрядном подпитии. Собственно говоря, ее прозвище говорило само за себя. Она были скифянка, из вольноотпущенниц, а Санапи в переводе со скифского языка значило «выпивоха».
— Сделаем тебе рыбу, — пообещал Фесарион и принялся священнодействовать у плиты.
Тем временем появилась Санапи и по указанию харчевника принесла Ивору кувшин хиосского вина, родниковую воду и килик [45] . Она игриво повела плечами и посмотрела на юношу такими загадочно-прозрачными глазами, что тот несколько смешался. Санапи никак нельзя было назвать дурнушкой, только раньше она, что называется, светила ребрами (жадный Алким никогда не кормил рабов досыта — в основном чечевичной похлебкой и ячменными хлебцами, а зимой даже желудями), но в харчевне округлилась и стала как наливное яблочко.
45
Килик — древнегреческий сосуд для напитков плоской формы на короткой ножке с двумя ручками.
— Вино разбавить? — спросила она, будто невзначай прижавшись к нему крутым бедром.
Ее вопрос был отнюдь не праздным. Вино греки обычно смешивали с водой в отличие от варваров, которые пили дар Диониса неразбавленным. Санапи приходилось обслуживать Ивора, и она уже знала его странные привычки. Рецину [46] , к примеру, он пил в чистом виде, а в вина более крепкие доливал воды, но самую малость.
— Спасибо, красотка, я как-нибудь сам, — стараясь не выдать замешательства, ответил Ивор.
46
Рецина — «смола» (греч.) — самое известное и древнее греческое вино. Обладало сильным ароматом и привкусом смолы. Название связано с древней традицией герметически закупоривать амфоры с вином смесью гипса и смолы. Так вино дольше хранилось и при этом впитывало запах смолы.
Санапи снова одарила его многозначительным взглядом и исчезла во внутренних помещениях харчевни. Фесарион зло посмотрел ей вслед; от его внимания не ускользнуло, что девушка вела себя с Ивором чересчур вольно.
Почистив большую рыбину, Фесарион нафаршировал ее сыром и ароматическими травами, налил оливкового масла на сковородку, и вскоре восхитительный запах поджарки вскружил голову проголодавшегося юноши. Спустя какое-то время подрумяненная рыбина, уложенная на овальное керамическое блюдо, стояла перед Ивором, и он едва сдержался, чтобы не наброситься на нее голодным зверем; но прежде юноша хотел задать Фесариону интересующий его вопрос.
— Что-то не вижу я Кимерия и Лида, — небрежно сказал Ивор, чтобы не выдать крайнюю заинтересованность. — Обычно в это время они уже здесь.
— Мне нет до них никакого дела, — буркнул Фесарион, он все еще был под влиянием беспричинной ревности.
— Позволь не поверите тебе, уважаемый Фесарион, — не отставал юноша. — Они говорят, что для них ты просто благодетель. Не будь тебя, им пришлось бы очень туго, особенно зимой.
— Объедки, брошенные шелудивому псу, еще не значат, что человек, свершивший этот поступок, обладает состраданием к ближним и высокой нравственностью.
— Да ты, оказывается, философ, Фесарион!
— Отнюдь. Просто в моей харчевне бывают ученые люди, и часто они несут такую ахинею, что она не лезет ни в какие ворота. У простого народа от их споров голова кругом идет. А я слушаю и мотаю на ус… — Тут харчевник коротко хохотнул. — Чтобы потом разным оболтусам мозги вправлять.
— Так все-таки, где сейчас Кимерий и Лид? — напрямую спросил Ивор, пользуясь тем, что настроение у Фесариона значительно улучшилось.
— Зачем они тебе? — Харчевник глянул на Ивора с подозрением.