Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
— Дорогой мой сер Бальдо, — с сокрушенным видом ответил Сальвестро, — я бы давно уже послал на защиту дворца половину нашей армии, если бы она у нас была. Но у нас ее нет. Господа приоры не хуже моего знают, что все наши солдаты заняты сейчас в Романье.
— А те сто двадцать солдат, что охраняют дома членов комиссии Восьми войны? — возразил нотариус. — Они-то, слава богу, не в Романье, а здесь, во Флоренции.
Сальвестро пожал плечами.
— Ну, если столь малочисленный отряд поможет приорам удержаться во дворце, — сказал он, — я всегда готов предоставить его в распоряжение гонфалоньера справедливости.
— Ну, Джорджо, — проговорил он, когда нотариус удалился, — настало время действовать. Идем на площадь.
— Ты и в самом деле собираешься послать во дворец своих солдат? — спросил Скали.
— Конечно, — ответил Сальвестро. — Сер Бальдо подал мне прекрасную мысль. Удивляюсь, как она раньше не пришла мне в голову.
— Защищать гонфалоньера? — воскликнул Скали.
Сальвестро кивнул.
— Гвиччардини?
— Не Гвиччардини, а тебя, дорогой мой Джорджо, — смеясь, возразил Сальвестро. — Солдаты войдут на площадь не раньше, чем эти голодранцы выгонят из дворца всех приоров во главе с Гвиччардини. — И он снова засмеялся.
Глава восьмая
повествующая о том, как чомпи выбирали своего гонфалоньера справедливости
Площадь кипела, как огромный котел. Беспощадное солнце, раскалившее камень мостовой, закованной со всех сторон в стены домов, казалось, раскалило и бурлящее человеческое месиво, клокотавшее на дне этого гигантского котла. Тысячеголосый рев толпы, густой и жаркий, смешиваясь с испарениями сотен разгоряченных тел, тяжелыми волнами вздымался к зубчатой вершине дворцовой башни, вонзившейся где-то в немыслимой выси в побелевшую от зноя синь неба. Грозен и страшен был голос народа, вместе с уличной духотой залетавший в высокие окна дворца. Насмерть перепуганные, растерянные приоры, отчаявшись дождаться Сальвестро Медичи и обещанных им солдат, снова послали вниз Томмазо Строцци с просьбой как-нибудь успокоить чернь и уговорить ее разойтись по домам.
У ворот, которые теперь охранял отряд чомпи, вооруженных копьями, рядом со знаменем гонфалоньера справедливости, окруженные плотной толпой восставших, стояли гонфалоньеры тощего народа — Тамбо, Марко Гаи, Лоренцо ди Пуччо Камбини, Лука ди Мелано, Сын Толстяка и еще человек десять, которых Томмазо не знал в лицо или не успел разглядеть. Напрягая голос, чтобы перекричать толпу, он опять принялся уговаривать восставших разойтись по домам.
— Разве ваши требования не выполнены? — кричал он. — Приоры и советы утвердили ваши петиции. Они стали законом. Вам незачем лезть напролом! Дождитесь новых выборов, пусть ваши выборные внесут в списки имена тех, кого вы считаете достойными представлять вас в приорате. Их выберут законным порядком, и у вас будет правительство, которого вы хотите. Так было всегда, и никто не жаловался. Какой же вам смысл торчать сейчас на жаре?
— Синьор Строцци! — крикнул Ринальдо, пробираясь сквозь толпу вперед, поближе к дворцовым воротам. — Два месяца назад я вместе с вами и остальными членами комиссии Восьми войны участвовал в составлении петиции Медичи. Ее приняли так же, как теперешнюю петицию чомпи. И выбрали новое правительство. А что изменилось? Что получил народ? Ничего. Нет, друзья — обернувшись к площади, еще громче крикнул он, — не верьте в благие намерения жирного народа! Выбирайте свое правительство, и пусть оно займет свое законное место в этом дворце сейчас, пока вы здесь и можете его защитить!..
— Парень прав! — крикнули из толпы.
— Раз петиции утвердили, значит, должно быть новое правительство. А старому тут не место.
— Пусть уходят все синьоры! Пусть уходит Гвиччардини!
— Смерть приорам, если они не захотят разойтись по домам!
— Послушай, Строцци! — крикнул Лоренцо. — Передай приорам, пусть уходят, пока не поздно. Сейчас их никто не тронет, я тебе ручаюсь.
— Вот сера Нуто мы повесим, это как пить дать, — вмешался пожилой, совсем седой чомпо.
— И сера Пьеро делла Риформаджони заодно! — подхватило сразу несколько голосов. — Душегубцам пощады от нас не будет! Так и скажи им!
Строцци окинул взглядом толпу и, не увидев ничего, кроме горящих ненавистью глаз, кричащих ртов и поднятых кулаков, поспешно вернулся во дворец. Площадь продолжала бурлить, наполняя раскаленный воздух многоголосым ревом. Особенно громкие крики доносились из толпы учеников и подмастерьев, чумазых, зубастых и горластых парней, стоявших неподалеку от дворцовых ворот. Им давно уже надоело томиться в духоте и бездействии, и они выражали свое нетерпение такими оглушительными криками, на какие только были способны их молодые глотки.
— Чего мы ждем? — кричали они. — Айда во дворец, чего торчать тут без толку? Пошли! Переколотим их до единого, и вся недолга! Повыкидаем их из окошек! Верно! Ух, здорово будет!..
— Вот черти! — пробормотал Тамбо. — Народ и так как на иголках, а они еще подзуживают!
— Да, сейчас такое дело: стоит одному броситься — за ним все побегут, и уж не остановишь, — заметил Сын Толстяка. — Лука, — обратился он к Луке ди Мелано, — пойди утихомирь их, ты на язык остер…
— Попробую, — отозвался Лука.
Однако, прежде чем он успел двинуться с места, возле толпы подростков появилась тщедушная фигурка учителя Гваспарре дель Рикко.
— Тупицы! — высоким, прерывающимся голосом закричал учитель. — Сопляки несчастные! Что мелет ваш глупый язык? Разве затем пришли сюда все эти люди, эти рабочие, эти ткачи, вы, ученики и подмастерья, чтобы перерезать глотки приорам? Нет! Они пришли за справедливостью, а не за душегубством. Вы же своими глупыми криками подбиваете их на преступление!
— Дело говорит учитель! — закричали из толпы. — Чего зря глотку дерете? «Переколотим»! «Из окошка»! Самих вас выдрать надо, чтобы не совались не в свое дело!
— Вот сер Нуто — другое дело. По нем давно веревка плачет.
— Будь моя воля, — с яростью в голосе проговорил пожилой рабочий, — поставил бы виселицу, вот прямо здесь, и вздернул бы этого душегуба! И за сына моего, за Нанни, и за всех…
Притихшие было подростки переглянулись. Их чумазые лица посерьезнели. Они знали Нанни, ни за что ни про что повешенного сером Нуто месяц назад. Он был их товарищем, и все, что касалось его, касалось их. Может быть, даже больше, чем взрослых.
— Смерть живоглоту! — пронзительным дискантом крикнул один из ребят.