Поверженный
Шрифт:
— Будет все, о чем вы говорите, будет! — сказал самоуверенно Низамиддин. — Разрешите мне закончить мое сообщение. Раз я сказал: бог даст, разрешите мне сказать, что он даст!..
— Пожалуйста, пожалуйста!
Низамиддин и сам еще не был хорошо осведомлен, где сейчас находится Энвер-паша, по какой дороге он придет в Бухару и что будет в ней делать, но здесь надо было хорошо использовать слухи.
— В народе говорят, что, пока дитя но заплачет, мать не даст ему груди. Великие иностранные державы тогда окажут нам действенную помощь, когда мы будет готовы принять ее. Энвер-паша, прибыв сюда, обратится к народу, подымет его на
— Кто вам сказал об этом? — спросил Абдурахманхан.
— Эти сведения поступили из Берлина…
— Да, это было бы хорошо! — сказал Абдурахманхан, вдруг обнаружив решительность и ум. — Если, конечно, эти сообщения верны. Однако революция в Бухаре и несчастья, какие она принесла на мою голову, сделали меня недоверчивым ко всяким слухам. Конкретная сила сейчас — мы сами. Ваши милиционеры, которыми командуют в основном тюркские старшины, отряд молодежи, наши сторонники — вот наша сила, вот это наши люди! Сейчас мы можем опереться только на них, надо вести работу только с ними.
А если будет так, как вы говорите, что ж, прекрасно! Низамиддин теперь увидел перед собой совсем другого человека, — он имел превратное представление об Абдурахманхане. Это был умный, решительный политик. Низамиддин невольно сравнил Абдурахманхана и Асада Махсума. Тот был тоже смелым, дерзким и энергичным, но ему не хватало ума, дальновидности, он не любил раздумывать. В нем жило одно чувство — честолюбие, желание быть первым, никому не покоряться. А Абдурахманхан не такой — не верит каждому, верит лишь себе, знает, в чем его сила, что ему нужно. Нет, Низамиддин должен повнимательнее приглядеться к этому человеку, ближе связаться с ним.
— Ваши слова полны мудрости, — сказал Низамиддин. — Сейчас наша задача не в том, чтобы ждать Энвер-пашу, но в деятельной подготовке к его приходу.
Хозяин дома, Гулом-джан, до сих пор молчавший и из вежливости предоставлявший высказываться гостям, кашлянул и сказал:
— Мы сегодня собрались для того, чтобы, посоветовавшись, перейти к действенным мерам. Во времена эмира джадиды шли мирным путем, теперь мы должны действовать по-другому. Теперь мало собираться каждый день, советоваться, рассуждать и расходиться по домам; сейчас каждый из нас должен получить конкретное задание и, выйдя отсюда, приступить к его исполнению. А следующее наше собрание должно быть через три дня, в среду вечером.
— Конечно, конечно, — сказал Абдурахманхан: он был здесь старшим и вновь взял нить разговора в свои руки. — Мы пока услышали только одно сообщение. Я думаю, что господин Низамиддин скажет нам еще что-нибудь. Послушаем его, а потом наметим, какие меры надо принимать. Как вы думаете, господин Низамиддин?
— Хорошо, — ответил Низамиддин. — Другое сообщение, которое я хотел сделать вам, касается Первого съезда Коммунистической партии Бухары. Вы, наверное, слышали об этом, но не знаете о разговорах, которые велись на съезде. А знать об этом нужно, особенно нашей группе! Съезд состоялся в конце февраля 1921 года. На нем обнаружились три группы: левые, правые, средние, в числе их находились и бывшие младо-бухарцы.
— Это было ясно сразу, — бросил реплику Гулом-джан.
— Удивительно здесь то, — сказал Низамиддин, — что такой человек, как Акчурин, вошел в группу левых, он ведь один из главных сторонников Нумана Ходжаева.
— А это кто такой? — спросил Абдурахманхан.
— Нуман Ходжаев был сначала секретарем Коммунистической партии Бухары. Потом его отстранили от работы, он обиделся и уехал в Москву. А недавно он прислал из Москвы письма своим единомышленникам — Акчурину, Килич-заде, Шайххасану Алиеву и другим. В этих письмах он приказывал им создать свой подпольный центральный комитет и начать борьбу с правительством. Это означает, что левая группа, в сущности, думает то же, что и правая, то есть наша, группа, но они, выдавая себя за красных, ведут работу тайно. Младобухарец Килич-заде обрушился с критикой даже на самого Куйбышева за то, что он поддерживает Файзуллу Ходжаева.
— Разве Куйбышев поддерживает Файзуллу? — спросил Абдурах-манхан.
— Да, он везде решительно поддерживает Файзуллу.
И Москва любит Файзуллу. Поэтому вся власть в правительстве — в руках Файзуллы. Левые, выступая против него, действуют нам на пользу. Но Акчурин, чтобы показать, что он — красный, выступил на съезде против правых за то, что они вызвали из Ташкента Мунаввара Кори, главу узбекских националистов…
— Неужели? — взволнованно спросил Гулом-джан. — Он так и сказал?
— Да, он так и сказал: главу националистов Ташкента.
— А что сказали другие?
— Так как основной спор шел с левыми, то особенно много говорить о Мунавваре Кори не стали. Но это, конечно, не значит, что им не займется ЧК, раз уж сказали, что он здесь…
— А сам Мунаввар Кори знает об этом? — спросил Абдурахманхан.
— Конечно. Он-то и просил меня сообщить вам об этом. Надо скорее действовать.
— Да, нужно как можно скорее приступить к делу! — сказал Абдурахманхан, поддерживая Низамиддина. — Мне кажется, с этого мы и должны начать — убрать руководителей правительства…
— Это будет сигналом для эмира Алимхана и иностранных правительств! — сказал Мухаммед Вали.
Низамиддин резко повернулся и посмотрел на Гулом-джана. Тот подмигнул ему, словно говоря: «Не беспокойтесь!» Да, Низамиддин и слышать не хотел имени эмира Алимхана. Еще бы! Не для того они борются с большевиками, подвергая свою жизнь опасности, чтобы вернулся его высочество, а для того, чтобы взять власть в свои руки, создать независимое национальное государство, у них высшая идея — создание союза тюркских народов и мусульман! Эмир Алимхан к этой идее не имеет никакого отношения. Вряд ли и зять эмира, если говорить честно, хочет, чтоб вернулся его тесть, он жаждет сам занять его трон. Но пусть каждый думает себе что хочет, а сейчас, в данный момент, надо использовать всех, все средства, а потом найдется выход из любого положения!
— Прежде всего надо убрать Файзуллу Ходжаева, — предложил Абдурахманхан. — Это я беру на себя.
— Когда? — спросил Низамиддин и, не дождавшись ответа, сказал: — Отдельные, единичные убийства не произведут большого впечатления. Но если, например, в течение двух-трех дней убьют одного-другого-третьего из руководства, то можно вызвать панику в народе.
— Это будет замечательно, но кого же надо убирать в первую очередь? — спросил Мухаммед Вали.
— Есть список, — сказал Гулом-джан. — Мне кажется, русских не надо трогать. Если мы уберем кого-то из них, например Куйбышева, — это все равно, что палкой ковырнуть в улье.