Поверженный
Шрифт:
Злодеи, проклятые недруги народа — Асад Махсум и Энвер-паша — подняли смуту на твоей священной земле, Бухара! На что они рассчитывают? Заверяю, что в ближайшее время они будут разбиты!
А сейчас, пока Асад Махсум находится в Байсуне, Энвер-паша в Бухаре, понаблюдаем за ними и за их делами.
Седьмого ноября 1921 года Энвер-паша проснулся взволнованный, ему приснилось что-то очень жуткое. Но, открыв глаза, он понял, что лежит в большой светлой комнате на мягкой кровати, и успокоился. Оба его спутника спали на полу, покрытом мягким пушистым ковром.
— Что с вами? — участливо спросил Сами-паша, проснувшийся от стонов Энвера. —
— Ох, лучше не спрашивай! А может, он и к добру!.. Трудно сразу разобраться. Как истолковать — не знаю.
— Я не верю снам, — сказал Сами-паша, — но все же расскажите, что вам приснилось… Может быть, я найду толкование.
— Снилась мне широкая бескрайняя степь и на ней большое войско. Я сижу на белом коне, разодетый как жених… Да, да, я это хорошо запомнил. Мне было весело, я гнал коня, вглядываясь в лица солдат, стоящих в строю. Вдруг мне путь преградила полная крови река… Представляешь? А мой конь бесстрашно, не снижая скорости, перешел через реку… Но шедшие за мной воины, дойдя до реки, тут же исчезли… Я остался один. Тут вижу, ко мне подходит бухарский эмир (кстати, я его никогда не видел), угрюмый и мрачный старик, снимает с головы огромную чалму монарха, надевает ее на меня. Чалма оказалась такой тяжелой, что я не мог шевельнуть головой. Голова моя под этой тяжестью непроизвольно клонилась набок, а чалма соскальзывала на лицо… Мне было трудно дышать, но, как ни старался я сбросить с лица душную чалму, это мне не удавалось.
Так я в мученьях и проснулся.
— Я думаю, что ваш сон можно истолковать так: вы будете эмиром Бухары, но до того придется претерпеть некоторые трудности, — сказал Сами-паша.
— Ты действительно так думаешь?
— Конечно! А что тут еще можно представить?
— Нет. Эмиром я не стану. Я буду диктатором. Диктатором всего Туркестана!
В эту минуту с улицы донеслись звуки музыки, веселый смех, голоса людей…
— Что произошло? Отчего такой шум? — встрепенулся Энвер.
— Не знаю, — ответил Сами-паша, недоумевая.
Тут подал голос только что проснувшийся Муиддин-бек:
— Должно быть, идет праздничная демонстрация в честь Октябрьской революции, ведь сегодня седьмое ноября.
— Да, Октябрьская революция, — в тяжком раздумье пробормотал Энвер и умолк.
Он ненавидел эту революцию, которая потрясла весь мир. Всем сердцем своим и разумом он желал ей поражения. В годы первой мировой войны он, известный агент кайзеровской Германии, мобилизовал турецкие войска на войну против России и Англии. Ради низменных интересов он, прислужник германских милитаристов, обрек на гибель тысячи молодых турецких юношей… После войны и великой революции в Турции он, как предатель интересов своего народа, был изгнан из страны и скитался вдали от родины. Мог ли такой человек, понимавший, какое влияние оказала Великая Октябрьская революция на передовых людей Турции, как окрылила их и вдохновила на борьбу, — мог ли он испытывать к ней какие-либо чувства, кроме ненависти?
Если бы не было Октябрьской революции, если бы Ленин не провозгласил исторического декрета о мире, если бы в ярких лучах солнца Октября не сгорели поджигатели войны, может, и не было бы революции в Турции, кто знает?
Октябрьская революция освободила от гнета Туркестан, который является частью Средней Азии, хотя Энвер почему-то именовал так всю Среднюю Азию.
Октябрьская революция передала истинным хозяевам Кавказ и Крым, а Энвер и подобные ему политики считали их неотъемлемой частью Турции… Словом, Октябрьская революция сделала нашу планету тесной для Энвера. Потому-то при одном упоминании о ней он приходил в дурное настроение.
Веселый шум, эти радостные возгласы свободного народа Бухары, эти песни и музыка словно пули вонзились в его сердце.
— Вставайте поскорее! Неужели вам нравится валяться здесь и слушать ликование большевиков?!
Говоря это, он вскочил. Ему бы в эти минуты с кем-нибудь поспорить, удовлетворить свою страсть к диспутам, забыться, чтобы хоть на время избавиться от гнетущих мыслей.
— Нет, мне совсем не нравится это ликование, — ответил Сами-паша. — Я люблю шум битвы и особенно, когда вступаю победителем в какой-нибудь город или селение и слышу стоны раненых бойцов, плач и причитания женщин и детей, треск пылающих костров, — все это доставляет мне истинное наслаждение, равного которому я не знаю.
— Ты старый кровопийца! — сказал Энвер, желая разжечь спор. — А если ты войдешь в комнату пыток и увидишь, что пытают меня, растянув на чорчубу, или что я валяюсь в луже крови и рыдаю от мук, — ты тоже будешь наслаждаться?
Сами-паша поморщился Это был человек безжалостный, жестокий и этим гордившийся. Если бы ему довелось действительно увидеть Энвера под пыткой, умирающего в мучительных страданиях, он был бы счастлив, он бы ликовал. Конечно, если бы ему лично это ничем не грозило. Смерть Энвера была бы ему только выгодна, не стало бы его главного соперника в борьбе за власть.
— А ты, Энвер, получаешь удовольствие от издевки над своим младшим другом… — тихо пробормотал он и вышел из комнаты.
— Что до меня, то я всем звукам предпочитаю звуки кипящего котла с пловом, — весело сказал Муиддин-бек, убирая постели. — Куда девались, черт возьми, хозяева этого дома? Оставили нас одних, а сами ушли на демонстрацию!
— Неужели у этих бухарцев нет ни стыда, ни совести? — проворчал Энвер. — А вот кто-то идет сюда.
В самом деле, пришли два человека — служащие Назирата иностранных дел, помогавшие по хозяйству. Они вошли в комнату и, приветливо поздоровавшись, сразу же принялись за дело, помогли Муиддин-беку убрать постели, принялись готовить завтрак.
— Какие новости? — спросил Энвер и добавил: — Мы еще не выходили на улицу.
— Новостей нет! Сегодня праздник, все учреждения закрыты, все отправились на демонстрацию, к Регистану.
— Ох да, демонстрация! — Он словно выплюнул изо рта это слово и вышел из комнаты.
Вскоре был готов завтрак, все принялись за еду. Вдруг один из служащих воскликнул:
— Да, совсем забыл вам сообщить. — Он обратился к Энверу: — Вы уж простите меня… Один человек… — он осекся, и его слова подхватил второй:
— …начальник милиции города Термеза Хасан-бек…
— Хасан-бек? — переспросил Энвер, как бы вслушиваясь в это имя. Наконец до него дошло. — Где мой милый Хасан-бек?
— Он здесь, ожидает ваших распоряжений и приказов!
— Почему вы до сих пор мне об этом не сказали? Почему заставляете его ждать!
— Мы не знали… А согласно правилам и порядку…
— Правила и порядки! — воскликнул вскипая Энвер. — Мне не нужны такие порядки! Немедленно приведите его сюда!
Один из служащих помчался выполнять приказание. Вскоре в комнату вошел рослый, крепкий тюрок в военной форме: он был весьма недурен собой.