Поверженный
Шрифт:
— Дорогой мой Хасан-бек, — ласково сказал Энвер, встав и идя ему навстречу.
Остальные во время этой встречи почтительно встали. Энвер и Хасан-бек сжали друг друга в крепком объятии.
— Неужели это правда, неужели я вижу моего любимого Хасан-бека, — то и дело повторял Энвер. — С нетерпением ждал тебя.
— Мы еще в Батуме расспрашивали о тебе, — сказал Сами-паша. — Нам сказали, что ты поселился в Бухаре.
— Да, это верно! — сказал Хасан-бек. — У меня в пограничном городе Термезе хорошая должность. В моих руках гарнизон — более четырехсот конных и пеших воинов…
—
— Да, — как-то вяло ответил Хасан-бек и жестом дал понять, что не хочет говорить об этом при посторонних — Как только я узнал, что вы прибыли, я потерял покой и терпение, поскакал в Бухару, день и ночь скакал не отдыхая. Утром я был у ворот этого дома, но вы еще спали… Не хотел вас тревожить.
— Дорогой мой Хасан-бек, хорошо, что ты здесь, — сказал Энвер, — как вовремя ты явился. Именно сегодня, когда у меня на душе так неспокойно. Ты здесь — и вмиг исчезли все заботы и тревоги. А теперь, друзья, уберите дастархан и оставьте нас одних, нам о многом надо поговорить, посоветоваться.
Служащие быстро все убрали и ушли. Энвер подморгнул Муиддин-беку, чтобы он пошел за ними, проследил за их действиями. Ничто не должно помешать важной беседе с должностным гостем.
— Ну, расскажи, дорогой, — нетерпеливо сказал Энвер, садясь на диван, — как идут твои дела?
— В Термезе я собрал немногочисленную, но надежную и верную группу людей и поджидал вашего приезда. И вот три дня назад мне позвонил по телефону из Байсуна председатель республики и сообщил, что вы уже в Бухаре. Он тоже очень хочет повидаться с вами, потому и позвонил мне…
— Почему он уехал из Бухары? — присоединился к разговору Сами-паша.
— Точно не знаю, — ответил Хасан-бек, — но думаю, что они…
— Кто они? — перебивая, спросил Энвер.
— Усманходжа, Данияр-бек. Не зря они взяли с собой примерно семьсот воинов, четыре пушки и новые пулеметы.
Здесь поговаривают, что они собираются разгромить басмачей, — сказал Энвер.
— Это, скорее всего, предлог, — сказал Хасан-бек, — что может подтвердить письмо вам от самого Усман-ходжи.
Это письмо я получил в дороге. Господин Усманходжа движется к Душанбе, вероятно, он уже там.
Энвер взял у Хасан-бека письмо. Оно было коротким. Усманходжа приветствовал дорогого гостя и выражал большую надежду на встречу с ним в Душанбе. «По моему распоряжению, — писал он, — власти Бухары беспрепятственно, в полной безопасности, доставят вас в Душанбе. Там мы все обговорим, посоветуемся, разработаем сообща план наших дальнейших действий».
— Вот, — сказал Энвер, прочитав письмо, — он приглашает меня в Душанбе. Опасаются поднять восстание в самой Бухаре: русские близко. Да и железная дорога мешает.
— Ег, о соображения основательны, — сказал Хасан-бек, — здесь вести такие дела очень трудно даже для столь опытного командира, как вы. А в Восточной Бухаре у нас будет широкое поле действия. Там сейчас в самом разгаре басмаческое движение.
— Ты тоже мне так советуешь?
— Да.
— Хорошо, так и решим! — сказал Энвер, поглядывая на Сами-пашу. — Завтра же отправимся! Сообщи друзьям, чтобы начали собираться.
— Это я возьму на себя, — сказал Хасан-бек. — Здесь начальники милиции почти все наши соплеменники… Я все это учел. Заместитель начальника городской милиции Бортанли — мой друг. Я сегодня же с ним поговорю. А вечером доложу свой план.
— Хорошо, — сказал Энвер, — раз так, то мы и сегодня пойдем в гости!
Восьмое ноября в тот год пришлось на пятницу. В этот день все, в том числе ЧК, полномочное представительство Российской Федерации и Назират иностранных дел, получили сообщение, что Энвер-паша вместе с его друзьями выехали на два дня в близлежащие тумени на охоту. Все были крайне удивлены этой вестью. Ведь только накануне вечером распространилось известие, что в этот день в Большой мечети Бухары Энвер будет на молитве. Работники ЧК, да и других учреждений, были обеспокоены: а не уловка ли это? Не воспользуется ли Энвер мечетью, чтобы произнести перед народом проповедь, дезорганизующую, контрреволюционную речь?
Но все приняло другой оборот. Рано утром Энвер, Сами-паша, Хасан-бек, Муиддин-бек, старшина Нафи выехали на конях через ворота Намаз-гох и направились в сторону Карши.
А из ворот Кавола выехали — и тоже на конях — заместитель начальника городской милиции Бортанли и старшина Халил-бек. Догнав на каршинской дороге отряд Энвера, они присоединились к нему и тут же, не отдохнув, поскакали дальше. В тяжелых хурджинах у большинства всадников были запасы провизии на несколько дней, также деньги, золото и оружие. Отряд Энвера беспрепятственно проехал Карши и поскакал дальше, в направлении Кабадиана.
Эта дорога стала его последней дорогой — дорогой смерти.
В горной Санг Кале, где разместился лагерь Асада Махсума, уже давно наступила зима. В конце ноября выпал глубокий снег. Под его тяжестью прогибались шалаши и шатры. Жильем для большинства воинов Асада служили теперь землянки. Хорошо еще, что успели запастись топливом. Но провизия уже кончалась. Закирбай сообщал снизу, что ему стало трудно доставать продукты, так как красные все теснее и теснее сжимают кольцо, и еще труднее доставлять их наверх.
Съев почти все запасы, воины Асада с жадностью смотрели на лошадей. Асад Махсум предвидел, что могут сделать голодные люди, и заявил, что не снести головы тому, кто попытается зарезать лошадь. Сначала, пока еще было немного пшеницы и сухарей, люди терпели, но когда и это иссякло, они готовы были нарушить приказ. Махсум это понимал. Он решил еще раз сам проверить, нет ли внизу корзины, не доставлены ли продукты, и если окажется, что ничего нет, то разрешить зарезать самых старых коней.
Корзин с продуктами не было. Асад Махсум в сопровождении нескольких человек подошел к краю обрыва, посмотрел в бинокль. В кишлаке шла мирная жизнь. По улице бегали и резвились ребятишки, из труб валил дым, там либо пекли лепешки, либо готовили плов. На крыше здания сельсовета развевался красный флаг. На скамейке подле бакалейной лавки сидели несколько человек и, видно, спокойно беседовали. На склонах холмов почти не было снега, там паслись телята и козы, принадлежащие жителям кишлака. Не видно было ни одного человека в военной форме.