Повесть без названия
Шрифт:
Тем временем совсем стемнело, и я, съехав на ближайшую парковку, решил скоротать ночь до утра, чтобы не являться Муре ко сну, как киношное привидение.
Теперь, задним числом, я вижу, что как бы подсознательно оттягивал наше свидание: утром долго беседовал у стойки с буфетчиком в кафе, сверялся с картой — и наконец в начале девятого бодро вкатился на мурину улицу...
...В то утро в студии нас поджидал сюрприз: из-за спины Ильича нам улыбалась дамочка лет тридцати пяти.
— Знакомьтесь, товарищи... — немного смущенно проговорил Ленин, — ...наш революционный соратник Зина Левина...
—
— Евновна? — тревожно переспросила подкованная Людочка. — Азеф?..
— Ну что вы, милочка, — задиристо возразила Злата и нарочито захихикала. — Не всякий Евно — Азеф. Мой папа был порядочным человеком. И весьма состоятельным.
Хромов незаметно, как ему показалось, принял стойку.
— Радомысль?.. — не унималась эрудированная Люда. — Это замок... кажется под Житомиром... Он ваш? Ну, то есть был ваш.
— Ну почему же был? — покровительственно усмехнулась Радомысльская. — Он и сейчас... Да и Житомир тоже наш...
...Злату Света после кофе и круассанов потащила в студию, к микрофону, и принялась вытягивать из нее истории про Женеву, Лозанну и всё прочее — пока просто на ленту, в запас, без эфира. Ильич слонялся по студии, всем мешая, и по десятому разу повторял, что послезавтра, третьего апреля, ему в одиннадцать вечера следует быть на Финляндском.
— На метро доедешь... — наконец буркнул переутомленный событиями Хромов и добавил вполголоса: — Нету масти — не разевай пасти.
— А можно без мата? — скривила в гримасе лицо Светочка. — И типа без этой кондовой лексики с зоны по ходу. В тюрьму захотелось? Накличете!
...Дома вокруг были сплошь частные, с заборами, клумбами и собаками во дворе. Где-то уже лаяли...
Муру на крыльце за невысоким заборчиком я узнал сразу. На моей милочке был легкий утренний халатик не длиннее середины бедра — пастельного персикового тона, полупрозрачный. Затем из буколически стилизованной двери домика выперлась задом вперед затянутая в черную кожу дородная мужиковатая девка с какой-то тяжелой коробкой в руках. Отставив коробку, итальянка распрямилась, решительно обхватила Муру за шею... и впилась ртом в ее губы.
Я боялся моргнуть.
Наконец они расклеились, итальянка двинулась к стоящему у гаража чёрно-лакированному джипу — и тут Мура увидела меня.
Мура слегка близорука, поэтому, полагаю, она не увидела меня в точности, а скорее почувствовала. И тут же скрылась за дверью. Итальянка тем временем задрала кверху гаражные ворота, нагнулась и, выставив для обзора крепкий обтянутый зад, принялась рыться среди стоящих в гараже на полу картонок, канистр и баночек.
Мура отсутствовала секунду. Теперь она стояла на своем буколическом крыльце, уперев руки в боки и водрузив на нос сверкающие в утреннем солнышке очки.
Это продолжалось три секунды — вдох... выдох. Сомнений не было. Мура узнала, кто к ней приехал...
«...Никогда не забуду. Не надейся...», только и успело пронестись у меня голове — и тут Мура, коротко взглянув на всё еще торчащий из гаража обтянутый зад кобла, встряхнула в мою сторону рукою. Потом еще и еще раз. Так отмахиваются от мух. «Вали! Вали отсюда! Только тебя еще тут не хватало...» — внятно артикулировали ее губы.
Итальянская девка снова выпрямилась, помассировала тыльной стороной ладони поясницу, покрутила туда-сюда головой, затем дернула на себя дверцу джипа, взобралась внутрь и принялась устраиваться и умащиваться за рулем.
Как я доехал домой — не помню. Ничего не помню...
Мура мне чудилась теперь в каждой похожей по фигуре девчонке — в стайках ждущих позднего автобуса на остановках, в очереди на маршрутку, в мрачных подземных переходах — везде, где было потемнее. «Вернулась...» — вздрагивало сердце. Ноги немели, я замирал, вглядываясь, — и каждый раз конечно же ошибался. Происходило всё это скорее сослепу; я тоже, как и она, слегка близорук, а очков на улице не ношу — отсюда и наваждение. Ну, или по какой-то другой причине.
Женщины любят поговорить о предательстве. Я в этой связи склоняюсь скорее к римскому или попросту к уголовному праву: нарушил присягу — всё, ты предатель. А если не присягал, то и взятки гладки — ведь женщинам не приходит в голову податься в монастырь, если они, к примеру, кого-нибудь разлюбили. Они спят теперь с новым любовником, а бывший считается «предателем», поскольку «осквернил», «надругался»... и вообще имел что-то со своей секретаршей. В правовом отношении тут полная путаница.
...Об этом я не задумывался: с годами как-то всё больше устаешь жить — мир вокруг уходит от нас много раньше, чем мы от мира. Всё меньше остается по-настоящему дорогого, а то, что было дорого раньше, утрачивает яркость и привлекательность, становится плоским и даже пошлым. «Кризис среднего возраста», переоценка ценностей — подходящее время, чтобы угодить на пару месяцев в психушку с неудавшимся суицидом или просто с белой горячкой. Главное, что совершенно не хочется разговаривать — ни с кем и ни о чем. Это в работе корреспондента большая помеха.
...Солнце вставало. В небе вовсю носились мелкие птички, по лугам разболтанной походкой двигались коровы, из лесосек выползали подернутые росой бульдозеры. Из коридора тянуло особым железнодорожным дымком — проводник растапливал титан.
Обычно я по утрам ничего не ем, но в поезде происходят странные вещи. Лежащий на полке поперек движения вагона человек, оказывается, подвергается воздействию совершенно необычных для организма ускорений, желудочный сок омывает те отделы желудка, которые в привычной жизни нормального гражданина недосягаемы. От неожиданности возникает чудовищный аппетит. Сходные явления бывают у акробатов и космонавтов. Всё это объяснил мне вчерашний вихрастый паренек, и я с успокоенной совестью притащил из ресторана пять бутылок пива и кучу разнообразной снеди. Две бутылки еще и сейчас позвякивали на столе. Я потянулся, ухватил бутылку и, воспользовавшись кронштейном своей полки, деликатно сдернул пробку. От хорошей порции пива ощущение недобуженности постепенно возникло снова. Даже ландшафт за окном, казалось, побежал медленнее.
Ландшафт, кстати, сильно изменился. Все свободное от деревьев пространство занимали теперь одноэтажные серые строения с редкими оконцами. Они вплотную подступали к дороге и уходили вдаль нестройными рядами.
Замелькали вокзальные постройки, и поезд остановился. Я перегнулся поудобнее и прижал лоб к стеклу.
Вдоль путей шагал мужичишка в ватнике. Увидев меня в окне, он задрал голову, показав щетинистый кадык, и что-то проговорил, угрожающе размахивая крепким заскорузлым кулаком. Начинались постперестроечные пограничные инциденты. Мы въезжали в сопредельное государство.