Повесть о детстве

Гладков Федор Васильевич

Он хотел было разозлиться, но вытаращил на меня горячие глаза и засмеялся.

– Вот и наврал! Где это ястребчик людей хватает?

– А где это видать, чтобы грачи парнишек с дерева на крыльях спускали?

Он разочарованно махнул рукой.

– Тебя уж не обманешь... С тобой скучно стало, когда ты мне верить перестал.

Лицо у него стало хорошее, озабоченное и грустное.

– Я выдумывать-то от мамынькиной болести научился!

Нутрё-то у нее горит, моготы нет. Я уж и горшки накидываю, и тряпки вареные ей на брюхо-то - не

помогает. Ну, и давай ей небылицы в лицах наговаривать... Она хоть и кричит, а слушает, слушает - и угомонится. Она не как ты: страсть как верит!.. Скажешь ей: "Мамка, да ведь я врал, а ты веришь". Ух, как она забунтует! "Нет, это ты сейчас врешь, чтобы мать расстроить. У тебя душа-то, Ванюша, голубкой играла, а душа-то не врет. Тогда бог в тебя вселился, а сейчас бес. Не греши, не гневи бога-то". Ох, и чудная!

Мы все-таки решили лезть на одну березу. Взбираться было очень трудно: ствол ее был гладкий и скользкий, словно натертый воском. И мы следили друг за другом, чтобы доказать свою ловкость. Пока успели схватиться за первые сучья, вымотали мы все силенки, но делали вид, что такая работа для каждого из нас нипочем. Несколько секунд мы стояли на толстых сучьях, отдыхая. Ступни и ладони горели, и мы задыхались от утомления. Он похвалил меня:

– С тобой тоже водиться-то: ты не отстаешь от меня - споришь как черт.

Я тоже выразил ему свои чувства:

– Да ведь я только с тобой и вожусь: ты на все гораздый.

Он с одушевлением заключил:

– А черт ли с негораздыми дураками водиться! У них и горшок-то на плечах не кипит. Делать надо так, чтобы люди диву давались...

В лесу пели и перекликались голоса. Они переплетались с эхом, манили и смеялись, как сказочные призывы лесных девок, которые завлекают к себе в глухие заросли людей и губят их ласками и щекоткой. Заливались невидимые птички, внизу звенел ручей, играя в камнях.

Забрались мы к самой вершине и с жутью чувствовали под собой глубокую пустоту, заплетенную ветвями. Высоко в небесной синеве тихо плыли серебряные облачка, а солнце пронизывало зеленую листву ослепительными искрами.

Сквозь вихри листьев видны были далекие поля в зеленых и черных полосах. По синодской дороге ленивой рысью бежали лошади, отмахиваясь хвостами от тарантасов, на которых сидели бабы в цветистых нарядах.

Внизу, в густой заросли орешника, зашуршали шаги и тихо забормотали голоса. Сверху очень хорошо было видно, как парень обнял девку, а она отталкивала его и посмеивалась.

– Поиграл - и хватит, Яшенька, погоди до венца.

Он бормотал жалобно:

– До пожинок-то сколь еще ждать-то!. Чай, помрешь от тоски...

– Подожди, Яшенька, помучайся... Тогда и узнаешь, что на свете есть любовь.

Это спрятались здесь от людей наша Катя и Яшка Киселев. Она была крупнее и сильнее его, но притворялась, что не может сладить с ним.

– А ежели дядя Фома не отдаст тебя?

Катя утешила его:

– Отдаст. А не отдаст - у попа повенчаемся.

Кузярь, как грач, весь устремился вниз. Мне почудилось,

что он хочет спугнуть их, потому что лицо его стало острым и озорным. Он взглянул на меня, но я сердито погрозил ему пальцем. Он вдруг чихнул и замяукал. Катя и Яшка опрометью бросились бежать в разные стороны.

Кузярь захохотал, а потом завыл волком.

– Видел? Они подумали, что это леший их спугнул...

Я разозлился на него за Катю и хотел схватить за ногу, но, взглянув вниз, в прохладную глубину сквозь порхающие листья, испугался.

– Дурак ты и охальник!
– набросился я на него.
– Катя замуж выходит за Яшку, а ты их пугаешь... Чего тебе надо?..

– А так, - беззлобно ответил он, не переставая смеяться.
– Как они пырснули!.. Хорошо сверху людей пугать. Мы с тобой сильнее всех.

Я не утерпел и сам засмеялся: действительно, потешно было смотреть, как смелая, здоровенная Катя, низко пригнувшись к земле, задрав сарафан до колен, убегала без оглядки в лес, а Яшка, озираясь, с ужасом на лице, широко замахал своими новыми сапогами в другую сторону.

– Давай выдумаем что-нибудь еще...
– предложил Кузярь.
– Чего мы здесь, как галки, качаемся? Давай Луконьку в воду столкнем.

– Я те столкну!
– заорал я.
– За Луконю враг мой будешь. Давай лучше Луконю защищать: он святой.

– Ладно. Луконька с парнишками водится и умирать им не дает. Он от смерти слово знает. Ладно, кто его обидит - житья не дам.

Мы слезли с березы и пошли вниз по ручью. Вода стекала с уступчиков, как жидкое стекло, и играла пеной в лагунках, а потом юрко пробиралась в кучках камней и звонко курлыкала. На нас с песчаных отмелей смотрели зелеными выпученными глазами лягушки и надували белые мешочки на грудке.

Кузярь спрыгнул в ручей и сразу же принялся за работу.

– Давай пруд сделаем, с гаузом. Потом подговорим Семку мельницу свою с толчеей принести. Вот это диво будет...

Но не успели мы приняться за этот серьезный труд, как из лесу по полянке вдоль ручья вышла толпа девок с Луконей впереди.

Катя крикнула ласково:

– Запевай, Луконя!

И Луконя девичьим голоском запел, улыбаясь самому себе:

Уж ты, сад, ты, мой сад,

Сад зелененький!..

Но девки пронзительно оборвали его голос веселой песней:

Пойдем, девки, на реку, на реку,

Совьем, девки, по венку, по венку!..

У самой большой лагунки девки остановились и стали бросать в воду венки. Набросали их много, и они покрыли всю воду. Парней почему-то не было: должно быть, они остались в лесу на попойку.

На зеленой солнечной поляне разноцветная толпа девок собралась в круг. Рябило в глазах от этих красных, зеленых, желтых и голубых сарафанов и платков. Все начали кружиться, приплясывать, кого-то ловили внутри круга и пели одну песню за другой. Потом рассыпались по поляне и ловили друг дружку. Луконя стоял один и улыбался солнцу.